я и сама так думала, глядя на стену в пятнах синей и белой краски, словно нанесенной наугад. Но во время рисования, с кистью в руке, я не играла. Я ощущала себя художником.

Я рисовала весь день. Когда я, довольная собой, закончила изображать воду, солнце опустилось уже низко. Холодный воздух напомнил о том, что скоро вернется Кандакия с ужином. И у меня для нее будет сюрприз, хотя она его не одобрит.

Кандакия

Афинский дворец пугает меня. Радует то, что я уже немолода. Все служанки вокруг тихие, как мышки, и ходят чуть ли не на цыпочках. Они носят сандалии на плоской подошве, чтобы не привлекать внимания, и длинные рукава, чтобы скрыть синяки. Я сама не заметила, как последовала их примеру. И, что хуже всего, наконец покинувшая покои Федра тоже ведет себя очень тихо. Никто не обращается с ней как с царицей. Все ее просто игнорируют. Еду и воду ей приношу я, и большую часть времени мы сидим в наших комнатах.

Тесей не появляется. Федре, похоже, невдомек, что с каждым днем ее ценность и важность сходят на нет. Целыми днями она либо рисует свою картину – «фреску», как она ее называет, – либо молится, преклонив колени у маленького алтаря, который сложила в покоях. Дитя бы все изменило, но откуда ему взяться? Федра, наверное, единственная девушка, коротающая ночи в одиночестве. Кроме меня, разумеется, но я уже стара. Она же должна была стать тут царицей.

Однажды, набирая еду в общих кухнях, я услышала, что служанка упомянула имя Федры. Машинально вскинула голову, но тут же ее опустила, не желая привлечь внимания.

– Слыхали? Царица опять крутилась вокруг принца.

– Правда? – отозвалась другая женщина. – По-моему, великовозрастный юнец чересчур много молится.

– Он пока еще только молится, – заметила служанка помоложе, и у меня помимо воли сжалось сердце.

– Вы бы видели, как он на нее смотрит, – засмеялась та, что первой заговорила о Федре. – Вероятно, молится о прощении за то, что предает свою драгоценную Артемиду.

Женщины зашикали на нее, и я поспешила уйти. Говорить в таком тоне о богах, особенно олимпийцах, – навлекать беду. Все это знают. Не то чтобы они вмешивались в наши жизни, слишком занятые делами правителей городов. Но они могут ослепить одной лишь силой мысли. Пожалуй, мне тоже следует принести на наш маленький алтарь подношение.

* * *

По пути в наши комнаты я наткнулась на группу юношей, обступивших кого-то на полу. Сердце на миг остановилось: мне почудилось, я увидела кровавую плоть. Но это оказался их приятель, присевший над парой игральных костей, а за кровь я приняла его красную тунику.

– Ты снова проиграл, Отрей, – весело заявил он. – Богиня удачи по-прежнему на моей стороне!

За крупными спинами и плечами я плохо видела говорившего, но узнала его. А потом заметила еще одного человека в стороне от собравшихся юношей, и он тоже за ними наблюдал. Федра. У меня все внутри опустилось, когда Ипполит выпрямился и направился к ней, а его дружки молча расступились.

– Неужто это наша новенькая принцесса, – сказал он, приподняв пальцами ее подбородок.

– Царица, – возразила Федра, отступив от его руки.

Это было ошибкой, поскольку вокруг них уже сомкнулись мужские тела. Кто-то даже вскрикнул – должно быть, Федра наступила ему на ногу. Я лихорадочно озиралась, не понимая, что делать и к кому бежать.

– Царица, – повторил Ипполит, нахмурившись. – Или дура. Что, возможно, одно и то же. Последняя царственная особа, посетившая нас, также умом не блистала.

– Ты говоришь о Медее? – спросила Федра.

Он кивнул.

– Ужасная женщина. Знаешь, что она сотворила?

Даже я это знаю, хотя подобные вещи обычно не доходят до ушей прислуги. Желая отомстить своему мужу, Медея убила собственных детей. Ее должны были наказать, но дед Медеи, бог солнца Гелиос, перенес ее сюда. Старый царь Эгей принял ее, и рассудили так, что она находится не только под божественной, но и под царской защитой, несомненно заслуженной в постели Эгея.

– Не заблуждайся: отца, в отличие от деда, увлечь до потери рассудка не выйдет, – сказал Ипполит резко и ожесточенно.

– Увлечь? – поразилась Федра. – Я думала, Эгей проявил к Медее милосердие и гостеприимство.

Ипполит засмеялся коротким лающим смехом, сильно напомнив отца.

– Хочешь сказать, гостеприимно пригласил ее в постель? Пока она спит в царских покоях, глотку ей не перерезать.

Федра вспыхнула, и – с ее бледной кожей – запылало не только лицо, но и грудь.

– Я чем-то расстроил тебя, принцесса? – насмешливо протянул Ипполит.

Его друзья затопали и засвистели. Ситуация опять приобретала скверный оборот, и я вновь безнадежно принялась озираться.

– Что здесь происходит? – раздался еще один голос.

В моей душе встрепенулась надежда.

– Ипполит, надеюсь, ты тут не играешь в азартные игры? Ипполит! Где твой отец? – взревел голос, и толпа распалась.

Меня, словно крохотную птаху, отпихнул в сторону здоровяк с небрежно наброшенной на плечи львиной шкурой. Молодежь сбилась возле него, и мы с Федрой воспользовались всеобщей суматохой, чтобы ускользнуть порознь.

Случившееся мы не обсуждали. Я даже не сказала ей, что видела происшедшее.

* * *

В ту ночь, впервые с самой юности, я не смыкала глаз, слушая хор ночных голосов. Правда, услышать я хотела не имя Тесея. Меня интересовал Ипполит. В самом ли деле его преданность богине-девственнице настолько сильна, как он о том заявляет?

К утру я вынуждена была признать поражение. В то время как все его друзья поименно были названы обидчиками, насильниками и извергами, имя самого Ипполита так и не прозвучало. Но я видела, как он пожирает глазами Федру. Столь дикая страсть должна быть где-то утолена, и мне жаль служанку, которая некстати окажется на его пути.

Медея

Мы продолжали готовиться к побегу из Афин, но куда именно держать путь, не знали, и это больше всего тревожило Агнету. Она приступила к осторожным расспросам в кухнях и других местах, где обычно собираются женщины. Сама я не могла выказывать явный интерес. Такова теперь моя судьба: отдаваться на милость одному влюбленному царю за другим? Мне все равно, буду я жить или умру, но сказать это Агнете невозможно. Именно поэтому она собирает свои сведения, а я – свои, отправив Кассандру разузнать, как живется маленькой принцессе во дворце.

Первый вестник неприятностей на «Олимпе» – то, что принцесса не делит покои с Тесеем.

– Возможно, это признак уважения, – предположила Кассандра, принеся мне новость.

– Либо, – отозвалась я кислым тоном, – это знак того, что Тесей привез заложницу, а не невесту.

У Кассандры вытянулось лицо. Для той, кто ненавидит своего мужа, Кассандра временами страдает излишней романтичностью.

Я решила, что не могу более полагаться на соглядатаев. Кассандра сшила мне накидку: длинную, черную, с капюшоном, – это позволяло мне бродить по коридорам ночью, не привлекая внимания. Я походила в ней на летучую мышь, и мне это нравилось.

Летучая мышь – создание ночи. Ночами я тенью, тихо и незаметно, скользила по дворцу. Слушала и смотрела, что происходит за дверями и окнами. Услышанное и увиденное приводило в отчаяние. Старики и юноши – все как один, независимо от положения – использовали женщин и издевались над ними, словно те лишь инструмент для их удовольствия. Так называемых «достойных» женщин во дворце нет. В отличие от других дворов, в афинском нет царицы со свитой, как нет и состоятельных жен советников царя. Женатые мужчины заботливо держали своих супруг дома, вдали и в безопасности, а также затем, чтобы те не знали, чем их мужья занимаются во дворце.

И в эту пропитанную ядом атмосферу попала Федра, подобно редчайшему цветку на бесплодной вершине горы. Я наблюдала за ней, любопытствуя, что она будет делать.

Мне даже показалось, что она выживет. Вечно занятый Тесей не обращал на нее никакого внимания.