Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы проиллюстрировать сказанное, Кабал вытянул руки ладонями вверх. За последние четыре месяца они не знали физического труда. Раньше их покрывали мозоли – результат неофициальных ночных эксгумаций, после которых приходилось забивать упрямых ходячих мертвяков снова до состояния неодушевленности и производить столь же неофициальные ночные кремации. Сейчас руки Кабала выглядели как руки чиновника-крючкотворца, который разве что иногда высаживает цветочки в горшки.
Герр Роборовски неосознанно скопировал его жест и вытянул свои руки. Кабал заметил на ладонях следы труда, но, как и в его случае, руками Роборовски не работал уже какое-то время. Пока мозг делал выводы о том, что, увы, этот маленький человечек и его раздражающая супруга те, за кого себя выдают, Кабал отвлекся и добавил:
– Я про все премудрства со струбцинами, шеллаком, голубиными соединениями, токарными станками и прочим. Всегда здорово делать что-то своими руками.
– Верно, – согласился Роборовски, но как-то печально.
– Всему свое время, естественно. – Тусклая фрау Роборовски, судя по всему, выступала против всего, что не приносило прибыли. – Тебе нужно думать о своей компании. – И, видимо, решив, что ее супруг не способен продвигать себя сам, она пояснила Кабалу и мисс Бэрроу: – Мы надеемся расширить бизнес и начать вести дела в Катамении. Дизайн Линуса там пользуется большим спросом, но возить изделия через Сенцу, где эти варвары настаивают на том, чтобы разобрать все по кусочкам – как будто в комоде можно провезти пушку, – крайне затратно. Поэтому мы намерены открыть мастерскую в Катамении и окончательно забыть об идиотизме, что творится в Сенце.
– Но зачем… зачем кому-то может понадобиться прятать пушку в комоде? – спросила мисс Бэрроу.
– Военная помощь. Катаменцы, конечно, тоже варвары, но они исторически наши союзники. Сенцианцы боятся, что им придется вести войну на два фронта и аппелируют к дурацкому соглашению, по которому Катамения не имеет права перевооружаться.
– Перевооружаться? А как они утратили вооружение?
Чете Роборовски вдруг стало неуютно.
– Уверена, герр Майсснер может…
– Нет-нет, – заверил Кабал фрау Роборовски. – Вы прекрасно справляетесь.
Загнанная в угол, Роборовски призналась:
– Была война. Скорее даже, спор о границах…
Слушая ее, Кабал подумал о том, какое количество пустячных приграничных споров стали casus belli[9] и повлекли за собой вторжения.
– …который сенцианцы раздули. А в следующий момент катаменцы должны были демобилизовать военных и уничтожить оружейные запасы. Разрешили оставить лишь необходимый минимум для полиции. Подлое посягательство на национальный суверенитет! Они расчетливо пошли против древних военных традиций!
«Или же мудрый победитель вырвал клыки у бешеного пса», – довольно точно, пусть и безжалостно, оценил Кабал.
– Эти сенцианцы так много о себе мнят – ведут себя, словно им принадлежит весь регион! Они даже проверяют данные всех, кто проезжает по их территории, не являясь при этом сенцианцем по рождению, мол, чтобы гарантировать, что нет никакой угрозы национальной безопасности. Вы знаете, что, когда мы прибудем в Парилу, они обыщут корабль? Удостовериться, что мы не отчаянные анархисты, а члены экипажа не состоят на военной службе, потому что в соответствие с их правилами это тоже противозаконно! Ну а как же – естественно мы попытаемся вторгнуться в их страну на люксовом пассажирском корабле, на борту которого полно смертельно опасной взрывчатой картошки, которую мы сбросим на них. Они такие идиоты!
Кабал почувствовал, что просто обязан изогнуть брови.
– Картошки?
– Не волнуйтесь, мой дорогой, – вступил герр Роборовски, потрясенный вспышкой супруги. Она говорила с такой страстью, что на ее бледных щеках проступил едва заметный румянец, производивший впечатление яркой капли крови на льду.
– Да-да. Конечно. – Она уняла нарастающий гнев и теперь лишь слегка раздраженно пофыркивала. Желая сменить тему, она обратилась к мисс Бэрроу:
– Из какой части Англии вы родом, мисс Бэрроу? С севера?
– Да, – Леони рассмеялась. – Знаю, у меня очень заметный акцент. Если быть точной, то я из северо-восточной Англии.
Лед треснул, четверо завели светскую беседу (строго говоря, разговаривали трое, а Кабал лишь изредка издавал смешок) и болтали, пока Роборовски, извинившись, не отправились заводить другие знакомства.
Кабал наблюдал за тем, как они удаляются; улыбка, которую он одной лишь силой воли удерживал на лице, перетекла в оскал. Заметив это, мисс Бэрроу пробормотала:
– Вот это уже больше походит на Иоганна Кабала, которого я знаю.
– Скрывая от миркарвианцев мое истинное я, вы, скорее всего, совершаете чудовищное преступление согласно смешному документу, которое они зовут уголовным кодексом.
– Что я слышу? Неужто вы беспокоитесь о моем благополучии?
– Нет. Просто хочу отметить, что, коль скоро нам обоим есть, что терять в случае, если всплывет мое настоящее имя, было бы неплохо, если бы вы перестали упоминать его каждые несколько минут.
Леони уязвленно взглянула на него.
– Ну почему вы не могли выбрать себе профессию, которая не причиняет столько беспокойств, герр Майсснер? Стали бы мясником или доктором…
– А есть разница?
– …или развлекали бы детишек, или… да все, что угодно. Ради бога, герр Майсснер, объясните, почему вы занимаетесь тем, чем занимаетесь?
– А это уже мое личное дело, – ответил Кабал.
В этот момент раздался пронзительный звук гонга – объявили ужин.
Тот же стюард, что убирал разбитый бокал, провожал Кабала к его месту за столом. Ужин подавали в столовой на носу корабля – именно в это помещение Кабал попал, когда только взошел на корабль.
– Джентльменов на борту больше, чем леди, – признался стюард. – Боюсь, придется сажать по двое мужчин рядом, но, по крайней мере, у каждого будет дама, с которой можно побеседовать.
Кабал, к своему ужасу, вдруг понял, что его разместили рядом с Леони Бэрроу. Он молча сел и намеренно уставился вдаль. Однако стюард не выполнил квоту неприятностей на сегодня. Наливая вино в бокал Кабала, он тихо прошептал:
– Я взял на себя смелость посадить вас рядом с этой юной леди.
Кабал посмотрел на него. Фраза «если бы взглядом можно было убить» даже близко не описывала выражение разъедающего отвращения, которое запечатлелось на его лице. Куда лучше подошла бы картина, на которой стюарда прибивают гвоздями к церковной колокольне, пока в округе бушует дикая гроза.