— Зачем ты это купил? Переведи! — иногда интересовалась Лёка. — Посмотри, сыр заплесневевший…

Кирилл растерянно разводил руками:

— Продавали…

— Тебе можно всучить что угодно! — сердилась Лёка. — Даже синильную кислоту вместо уксуса!

Однажды за рубежом Кирилл сел в поезд, идущий не в ту сторону, и в недоумении проснулся уже на территории Германии, разбуженный контролером… Пришлось объясняться в полиции.

Как он может жить? — нередко задумывалась Лёка. За ним все время кто-то должен присматривать, а то он отравится вместо Питера в Петропавловск-Камчатский, вместо печенья к чаю купит кабачки, потому что их ему дадут, заблудится в Парке культуры, устроит пожар, забудет закрыть воду и затопит квартиру… Очевидно, его спасает Небо… А еще жена. То есть жены… И другие женщины.

Такой на первый взгляд самоуверенный и самодостаточный, Кирилл оказался очень растерянным по жизни и отнюдь не довольным собой. И не умел долго демонстрировать свою фальшивую самонадеянность, выдерживать свой основной, но взятый напрокат имидж.

Лёка понемногу привыкла к бородатому недотепе и часто думала, что остаться до сих пор в живых ему удалось по чистой случайности.

Неожиданно Дольников отважился сменить внешность и ввалился как-то вечером к Лёке с другой прической.

— Поделись впечатлениями! — попросил он, растерянно замявшись на пороге.

— Мать моя женщина! — изумилась будущая великая певица. — У меня нет слов, дуся… Не верю своим глазам!.. Ты ли это? А зачем ты подстригся? Переведи!

Кирилл молчал.

— Чего в дверях столько торчать? Проходи, будь проще! Не томи душу! Стряслось чего?

— Почему ты так решила? — Кирилл стал раздеваться.

— Ну, как же… Может, в бега надумал удариться? А потому и увлекся поисками нового облика…

— В тебе говорит дочь милиционера! — заявил Кирилл.

— Почему бы ей не говорить? — хмыкнула Лёка. — Она иногда даже прямо кричит в голос! А еще поет… — Она окинула Дольникова критическим взглядом. — А что? Ничего! Теперь не надо в шапке вшей парить. За большие деньги тебя, видно, так оболванили! Ну, ничего, не переживай, волосы не зубы, вырастут. Эта стрижечка и есть «бокс»?

— Нет, это называется «теннис», — невозмутимо объявил, усаживаясь за стол, художник.

— Ну, у них и названия! «Бокс», «теннис»… А нет ли, интересно, стрижки «борьба»? Ты бы вызнал, Кир, да доложил любимой женщине!

— Обязательно, — без тени улыбки хладнокровно пообещал Дольников. — Дай чего-нибудь пожевать!

— У вас всех только одно на уме! Начитались завлекалок типа «Съешь, сколько сможешь!» Лучше бы написать «Ешь, пока не лопнешь!» — заметила Лёка, но быстро поставила на стол еще одну тарелку и стала доставать из холодильника кастрюлю и миски, насмешливо приговаривая: — Росомаха я этакая! Сижу себе да разговариваю про стрижки, когда мужик лопать хочет!

— Успокойся! Ты у меня замечательная… Вообще фартовый я мужик! А ты заметила, мы с тобой даже ни разу не разругались вдребезги? С тобой эти номера не проходят, честное пионерское! — Кирилл с удовольствием вытянул под столом уставшие ноги. — Одни твои обеды чего стоят… А когда ты грызешь в училище свою музыку, я тут просто голодаю, как в блокаду. Один раз так траванулся, желудок импотентом стал: хочет, но не может! С Галины какой спрос? Вся надежда на тебя да на Чапаиху. Та еще по доброте душевной от своего большого куска всегда оторвет мне маленький. Чем кормить будешь?

Лёка выслушала все это с великим удовольствием.

Часто звонила мать и интересовалась, о чем думает ее легкомысленная дочь.

— Объясняю! — однажды взорвалась Лёка. — Я думаю о пении! Мне нравится петь! И я собираюсь делать это всю свою оставшуюся жизнь!

Мать иронически хмыкнула. Лёка терпеть не могла этих сверхумных похмыкиваний, подчеркивающих тонкой и выразительной чертой превосходство твоего судьи.

— Кому ты это говоришь? Нравится… Да, нравится!.. Только не пение… У тебя опять новый роман!

— Мама, перестань! Снова начались наши делилки и разбиралки! — истерически крикнула Лёка. — Почему ты все время упорно навязываешь мне свой образ жизни и так отлично знаешь мой? И твоих денег мне не надо! Я здесь сейчас неплохо зарабатываю. Самостоятельно!

Врала, как кандидат в Госдуму перед выборами…

Лёка еле-еле сводила концы с концами, нанявшись гувернанткой в семью, где платили не так уж плохо, но все «бабки» съедала аренда квартиры…

— Откуда у тебя это аристократическое пренебрежение к деньгам и удобствам? — возмутилась мать.

— О моем аристократизме тебе лучше знать! — отрезала Лёка.

Она хотела съязвить и по поводу своих романов — известно, в кого она уродилась! — но передумала. Кроме того, мать не знала, что и тетя Соня, и отец тайком высылали Лёке деньги. Тем будущая великая певица и жила…

Случилось это еще до встречи с грядущей славой российской эстрады.

В тот день Кирилл выбрался из дома довольно рано. Ехать нужно было далеко, через весь город, а машина, как назло, в ремонте. Но эта долгая поездка давно стала необходимой Кириллу. В ее ожидании он часто жил неделями, обдумывая очередной визит в торговые ряды Птичьего рынка. Интересовало его там всегда лишь одно — попугаи. Странные, нездешние птицы, сияющие ярким опереньем в неземном контрасте с окружающим миром. Они казались воплощением мечты о счастье, красоте и непонятно еще о чем. Что-то неодолимо влекло Дольникова к попугаям, и, отказывая себе во многом, он тратил свои, порой немалые, гонорары на волшебных, загадочных существ. Стоивших на рынке вполне прилично.

В трамвае, уткнувшись в окно и вытянув вперед ноги, Кирилл наслаждался жизнью в предвкушении новой встречи. Его давно и хорошо знали все торговцы попугаями.

Несколько месяцев назад он подарил своего Гошу-ара новой подруге Лене. Ей было одиноко в те вечера, когда Кирилл не заходил, а великолепный Гоша скрашивал пустоту. Правда, не слишком долго. Капризный, избалованный Гоша-аристократ, привыкший в мастерской художника к постоянному общению, болтун и говорун, через две недели у Лены замолчал. Она каждый день уходила утром на работу и появлялась в семь, усталая, безразличная, а Гоша требовал внимания, ласки и постоянных разговоров. Он обиделся на Лену, на Кирилла, на жизнь… Теперь он рассуждал только в одиночестве. Иногда Лена, возвращаясь, слышала, как Гоша доверительно сообщал пустой квартире:

— Гоша хороший, Гоша прекрасный!

Но с хозяйкой этой замечательной новостью он делиться упрямо отказывался. Свой богатый словарный запас и заманчивые предложения вроде: «Поедем, красотка, кататься» и твердые убеждения типа: «Все равно его не брошу, потому что он хороший» Гоша приберегал на черный день, не одаривая Лену признаниями и откровениями.