Он обернулся.

— Нет, ничего… — пробурчала Лёка. — Это я так…

Дальнейшее Лёку интересовало постольку поскольку. Она окончательно озлобилась, обхамела, сменила репертуар на откровенно похабный и разнузданный, стала появляться на сцене в сильно декольтированных, неприлично открытых платьях, иногда еще и слишком коротких.

Однажды позвонил маэстро и посетовал:

— Детка, ты до сих пор чересчур, непростительно, вызывающе молода.

— Нельзя быть чересчур молодой! — заявила ему взвинченная Лёка. — Чересчур можно быть только старой!

Он обиделся, очевидно, принял на свой счет, и больше не звонил. Да и пошел он! Ну, помог когда-то, подсобил, поддержал… Так ведь иначе у певичек не бывает. Другого пути нет…

Но ей нужен был как раз другой путь. И она его искала когда-то, пробовала искать… А потом бросила, поняв бесполезность поисков. Или она не создана для них? Или на ее долю просто ничего другого, кроме сцены, не осталось?

Мало? — опять вновь и вновь спрашивала себя Лёка. И отвечала самой себе: мало, очень мало… Настоящая ерунда…

Она замкнулась, стала еще холоднее и надменнее, еще отстраненнее. Жила наедине с собой. Но именно с собой ей было плохо, по-настоящему отвратительно.

В тот осенний теплый день Лёка проснулась неожиданно рано и долго лежала, вспоминая, что же собиралась сделать с утра. А вспомнив, вихрем сорвалась с постели. Сегодня же Рождество Богородицы, большой праздник! И она хотела пойти в церковь.

В церкви было много народа. Служба уже началась, и Лёка, поставив свечки за всех родных, нашла себе место среди прихожан. В узкие окна било доброе сентябрьское солнце и дробилось на полу лучиками, рисуя узкие полоски и не дотрагиваясь до икон. Им никакого света не требовалось.

Лёка стояла в толпе и слушала хор. Почему в церкви всегда так хорошо поют? Она никогда не слышала ничего лучшего. И дело не в особом обучении, дело в самой музыке и текстах. Она вспомнила дикие нелепые мелодии песен, которые пела сама и которые звучали вокруг, припомнила поэтические «шедевры» знаменитых песенников, упорно рифмовавших «в воде — тебе — во сне», ажиотаж в залах, где бесновалась обалдевшая разгоряченная молодежь…

Хор пел спокойно и завораживающе. Лёка подобралась к нему поближе. Ей хотелось посмотреть на лица этих людей, знающих и понимающих куда больше, чем она. И вдруг среди них она увидела Вику…

Лёка со стыдом вспомнила, как давно не звонила подруге, как давно не видела ее, не интересовалась ее жизнью… А Вика сама тоже пропала. Наверное, вдоволь налюбовалась на подругу на экране телевизора и досыта наслушалась ее песен…

«Разве нельзя все еще вернуть? Повернуть назад? — подумала Лёка. — Разве я не могу стать другой и петь не так и совсем другое? Не то, что голосят после меня по всем дискотекам и тусовкам… Музыкой можно воспитать любые чувства, маэстро не прав, как высокие, так и поганые… Только музыка идет прямо к сердцу, быстрее всех других видов искусства до него добирается и глубже всего в него проникает…

Надо дождаться окончания службы и поговорить с Викой… И поехать к ней или зазвать к себе… Я хочу быть другой, я не хочу жить так, как жила, как живу…»

Лёка вспомнила рассказ одной школьной преподавательницы музыки.

«Недавно включила ребятам «Аллилуйю» Генделя. И вдруг слышу — в классе смешки. Не понимаю, что смешного… И один мальчик мне объясняет. Оказывается, сейчас появилась компьютерная игра, где надо бомбить виртуального противника бомбочками, и в этой игре на каждой такой бомбочке написано «аллилуйя». А когда она взрывается, то звучат вот эти самые начальные аккорды «Аллилуйи» Генделя. Я не столько была шокирована самым антуражем игры, где на бомбе пишут «аллилуйя» — мы уже видели в реальности, как на Белград падали ракеты с надписью «Счастливой Пасхи»… Но особенно грустно мне стало оттого, что теперь уже всерьез не заговоришь с ребятами об этом произведении Генделя — противно как-то и нелепо».

Зазвонил мобильник. Лёка даже не поняла, что это ее собственный.

— Безобразие, в церкви — и эти ваши игрушки! Звонки! — недобро прошептала бабка, стоявшая рядом. — Вон, даже на дверях храма написано, чтобы при входе все выключали! Читать, что ли, не умеете?

Люди вокруг смотрели осуждающе.

— Извините… — пробормотала смущенная Лёка и вылетела из церкви, на ходу выхватывая сотовый из сумки.

— Леокадия Андреевна, — услышала она вкрадчивый ласковый голос Эдгара. — Готов потрясающий контракт на поездку в Штаты на полтора месяца. Это раз. Второе. Для вас уже подготовлен новый репертуар. Ждем вас сегодня для одобрения.

— Опять такое же говно? — спросила Лёка, отойдя подальше от храма. — Только новое…

Эдгар выразительно хмыкнул.

— Мне передать вашу оценку композитору и поэту? И представить ее как окончательную и обжалованию не подлежащую?

Лёка чуточку помедлила.

— Никогда не надо, мальчик, торопиться с выводами, — твердо произнесла она. — Я жду тебя вместе этими с двумя прохиндеями к трем часам. А когда мы летим в Штаты?..