не из любви, а из ненависти. Между тем Самешкин, как обычно, добродушно улыбнувшись всеми своими белыми зубами, протянул свою загорелую, сильную, большую и щедрую руку. Протянул так, будто раздавал дары. Он сел и на своем малопонятном наречии начал рассказывать, что у него сегодня был удачный день, что к нему за каштанами приезжали даже из Златограда. Ойфемия, словно цветок, который вместо того чтобы поставить на стол, разместили рядом с ним, безмолвно сидела между мужчинами.

Айбеншюц беспрерывно разглядывал ее. Он старался хоть разок перехватить ее взгляд, но нет, глаза ее блуждали где-то далеко отсюда, и одному Богу было известно, о чем она думала!

Игра возобновилась, и Айбеншюц начал выигрывать. Немного смущаясь, он засовывал в карман деньги, а Ойфемия, как немой цветок, все сидела и молчала.

Вокруг царил привычный, исходящий от дезертиров шум. Умастившись на полу, они играли в карты и кости. Как только все было проиграно, они принялись петь и, как водится, хриплыми голосами фальшиво затянули «Я любил тебя».

В конце концов Ойфемия и Самешкин встали и, взявшись за руки, поднялись наверх, а несчастный поверитель стандартов беспомощно смотрел им вслед. И тут ему пришло в голову, что он должен здесь остаться. Да, остаться! Он, Айбеншюц, уже немного выпил, и ему вдруг показалось, что если он только здесь останется, то сможет оттеснить Самешкина.

Кроме того, его ужасно пугало возвращение домой, хотя он точно знал, что не увидит ни своей жены, ни ребенка Новака. Внезапно почувствовав небывалое доверие к вахмистру Слама, он обратился к нему:

— Скажите, как вы думаете, мне следует здесь остаться?

— Думаю, что следует, — схватившись за голову так, будто он собирается снять и так уже давно снятую каску, недолго поразмыслив, изрек жандарм.

И поверитель стандартов Айбеншюц остался в приграничном трактире.

Позже, спустя несколько недель, он уже и сам не знал, зачем спросил у жандарма Слама совета и зачем здесь остался. Ему все это время было так скверно. Наступила зима.

Она нагоняла на Айбеншюца страх.

28

Ох, что это была за зима! Подобной не было уже много лет! Она приблизилась как-то внезапно, приблизилась, как очень крепкий, напористый хозяин с хлыстом в руке.

Сразу же, в один день замерзла речка Штруминка. Ее покрыл толстый пласт льда, и казалось, что состояла она не из воды, а лишь одному Богу известно из чего.

Воробьи не только замертво падали с крыш, они замерзали на лету. Даже вороны, чтобы добыть для себя хоть немного тепла, держались поближе к человеческому жилищу.

С первых же дней с карнизов домов свисали здоровенные сосульки, а окна походили на крупные кристаллы.

Господи, как же одиноко было тогда поверителю стандартов Айбеншюцу! У него были знакомые. Например, вахмистр Слама, деляга Балабан, ничтожный Каптурак. Но чего они все стоили! В его безмерно большом одиночестве эти несколько человек казались ему мухами, потерявшимися в ледяной пустыне. Он был очень несчастлив. И он больше не искал людей, ему в его пустыне было почти что хорошо.

Он снова жил в трактире, жил вблизи Ойфемии. Чтобы ее увидеть, ему приходилось вставать очень рано. Она спускалась на час раньше добродушного и очень ленивого Самешкина. Да, тот терпеть не мог утра и не любил рано вставать. К тому же люди, желающие купить каштаны, появлялись только во второй половине дня.

И тем не менее Айбеншюц терпеливо ждал его. Ему было приятно находиться рядом с Самешкиным. Его прямо тянуло к нему. Он, поверитель стандартов Айбеншюц, был так одинок в эту безумно холодную зиму, а от Самешкина как-никак исходило манящее тепло Ойфемии!

Поверитель стандартов был настолько одинок, что иногда, невзирая на свою должность, становился перед большими, ржавыми воротами трактира рядом с продавцом каштанов Самешкиным и даже снисходил до того, чтобы в то время, когда Самешкин отлучался, продавать за него каштаны. Он и сам не совсем понимал, чем ему так мил этот Самешкин, но со временем полюбил его как родного брата.

29

Все было хорошо или более-менее хорошо до того дня, когда произошло нечто невероятное.

Случилось так, что зима как бы вдруг решила перестать быть зимою. Жители всего округа с ужасом услышали, как примерно через неделю после Рождества на Штруминке затрещал лед.

По старинному здешнему преданию такое происшествие означало приближение большой беды. Все были напуганы и ходили с опрокинутыми лицами.

Все так. Старинное предание оказалось верным. Уже через пару дней после того как река вскрылась, в городе начала бушевать страшная болезнь, которая обычно случается только очень жарким летом. Это была холера.

Таяло; казалось, уже наступила весна. По ночам шли дожди. Они шли исподволь, осторожно, словно небеса посылали свое утешение, но утешение это было фальшивое. Быстро, не проболев и трех дней, люди умирали. Врачи говорили, что это холера, но местные жители утверждали, что это чума. И какая разница, что за болезнь, если в любом случае от нее умирают.

Увидев, что смертность не уменьшается, в Златоградский район было направлено много врачей и медикаментов. Но находились люди, говорившие, что в лучшем случае врачи и лекарства не навредят, а вот распоряжения властей еще хуже самой чумы. Они считали, что лучшим средством для сохранения жизни является алкоголь, и в результате началось повальное пьянство. Очень многие обитатели тех мест, которых раньше никогда не видели в Швабах, теперь приезжали туда в приграничный трактир.

Поверитель стандартов Айбеншюц тоже начал злоупотреблять алкоголем. И не из-за того, что сильно боялся болезни и смерти, а потому что всеобщая страсть к пьянству была ему очень кстати. Ему было важно избежать не страшной эпидемии, а собственных страданий. Да, можно сказать, что он был рад приходу этой заразы, поскольку она давала ему возможность не так остро чувствовать свою собственную боль, казавшуюся ему больше и сильнее любой напасти. В сущности же, он стремился к смерти. Мысль о том, что он может стать одной из жертв холеры, была ему даже приятна. Но как ждать смерть, не одурманивая себя, не зная наверняка, придет она или нет?

Короче говоря, поверитель