– Что ты делал в прошлой жизни? А? Торговал наркотиками? Воровал чужих жен? Пил алкоголь? – спрашивал я Филю утром, накладывая ему наконец немного сухого корма. – Давай договоримся. Если ты и вправду был когда-то восточным человеком, то ты должен уметь торговаться. Предлагаю: ты не трогаешь меня, я хорошо обращаюсь с тобой. Моя задница против твоей задницы. Согласен?

Филя посмотрел на меня через плечо. Он все так же восседал на обувном шкафу и вид имел обиженный. Невероятно, но стоило пропустить одну кормежку, и предмет гордости котика Фили заметно сдулся, а шерсть на нем торчала клочками. Видимо, кот испытывал этой ночью немалые моральные мучения, возможно, самые сильные в его малострессовой жизни. Мне вдруг стало жаль его.

– Ну, иди. – Я нарочно погремел мисочкой, но он только прикрыл глаза и отвернулся.

Его величество обиделось и объявило голодовку. Что ж – тем хуже его величеству. Позавтракав, я включил компьютер, чтобы проверить почту, и в следующую за звуком загрузки секунду раздался звонок по скайпу. Я почувствовал тревогу. Звонила Виктория. Если прикинуть себе разницу во времени между Москвой и Дубаем, то у нее было не столь раннее, но все же утро – девять часов, – совсем не свойственное для Викиных звонков время.

– Господи, ты дома! – закричала Виктория, глядя на меня сквозь экран глазами, полными ужаса, облегчения и… слез. Да, она плакала. Лицо ее было красным, словно огромная свекла. Вика справлялась с собой несколько секунд, и только после очевидной борьбы слезы отступили.

Давненько я не видел тетку плачущей. Ладно, почти плачущей. Она не плакала, когда разводилась со своим первым мужем, с которым прожила всего полгода и предпочла остаться друзьями, когда в университете гнобили ее методику, когда ее собственный научный руководитель выступил против нее в суде только для того, чтобы доказать, что Виктория не права. Она только отшучивалась и ехидничала. Должно было случиться что-то экстраординарное, чтобы ее так колбасило. Сердце опустилось.

– Почему молчит телефон?! Что случилось? Где ты был? Как ты себя чувствуешь?

Вика сыпала вопросами, как мать заключенного-малолетки на первом свидании. Мне едва удалось вклиниться. Услышав о телефоне-утопленнике и о том, что вчера я так расстроилсяы по этому поводу, что не хотел никого слышать и просто отключил новый телефон, она замолчала и удивленно уставилась в камеру.

– Что случилось-то? – спросил я, изображая раздражение, чтобы скрыть волнение. Первая мысль была, конечно, самая страшная: кто-то умер или заболел. Попал в аварию? Мама? Бабушка?

– Фу-у-у-у, – вдруг шумно выдохнула Вика. – Саш, ну ты и напугал меня! Я ведь подумала, что и ты тоже пропал…

Во всех подробностях о значении маленького словечка «тоже» я узнал спустя час, когда стоял на пороге кафедры, решая, как правильно поступить: пройти за свой рабочий стол или подождать в коридоре.

На кафедре шло следствие.

Один из следователей расположился за столом Каролины и перебирал бумаги. Второй опрашивал преподавателей.

– Пожалуйста, обращайтесь, – сказала Эльвира Руслановна молодому парню с погонами старшего лейтенанта. – Мы все видели одно и то же. То есть мы ничего не видели, потому что после занятий все преподаватели со всех кафедр слушали лекцию по безопасности в актовом зале.

Эльвира Руслановна встала и с плавной грацией переместилась за свой стол.

– Молодой человек? – обратился ко мне дознаватель.

Я уже довольно долго стоял в дверях и наконец привлек всеобщее внимание.

– Александр Берсеньев, преподаватель третьей подгруппы студентов подготовительного факультета, – спохватился я.

– Это тот преподаватель, которому вчера не удалось дозвониться? – поинтересовался молодой следователь у своего коллеги. Второй был немного постарше. Капитан по званию. Оба подняли на меня заинтересованные взгляды.

– Берсеньев?

– Да.

– Где вы были этой ночью?

От Вики я уже знал, что сыр-бор из-за Каролины. Информация обогнула полземли и прилетела ко мне из Дубая раньше, чем я узнал об этом с собственной кафедры. Однако публично демонстрировать осведомленность сейчас не стоит. Вчера Каролина так и не вернулась: ни на кафедру, ни домой. Наша заведующая жила с родителями в коттедже в черте города. Ее отец, не дождавшись дочери в обычное время, начал звонить в институт, а когда дежурный открыл кафедру и подтвердил, что Каролина сюда не возвращалась, в полицию. С этого момента началась свистопляска.

– В журнале прихода-ухода на проходной значится, что вы ушли из института после общего собрания в пятнадцать тридцать, – обратился ко мне лейтенант.

– Да, приблизительно в это время.

– Каролина Иванова вышла из проходной в четырнадцать десять, ровно через десять минут после окончания занятий. Вы видели ее, когда закончили занятия? Она что-то говорила о том, куда направлялась перед собранием?

– Нет, я ее не видел, – ответил я и невольно опустил глаза.

Сапоги заведующей были на месте: как всегда, стояли под ее столом. У Каролины особенная тяжелая походка, поэтому один каблук сношен немного вовнутрь. Один носок чуть ободран. Вот она только что скинула уличную обувь, характерным небрежным движением зашвырнула под стол, надела черные лаковые туфли на каблуке и понеслась по этажу, раскачивая своей роскошной пятой точкой.

Я понял, что следователь проследил за моим взглядом. Мы встретились глазами. Он рассматривал меня внимательно, без каких-то других читаемых эмоций. Он изучал меня, считывал. Лицо его было довольно приятным, такие лица называют открытыми. Хотя что такое открытое лицо? Как лицо может быть открытым или закрытым? Если только на нем нет чадар, конечно. Тем не менее слегка вздернутый нос, большие глаза, улыбающиеся губы, гладковыбритые щеки – все это вызывает у людей доверие и симпатию. Нам кажется, что такое лицо – открытая книга. Сколько бы поколений людей ни попадалось на эту дешевую уловку, она все еще работает. Я понял, что парня не случайно направили дознавателем на кафедру, где большая часть педсостава – женщины.

Взгляд, которым сейчас одарил меня молодой человек, был мне хорошо известен. Вика называла его «по ту строну корочки», означал он только одно: меня подозревают. Как, впрочем, и всех остальных сотрудников, надо полагать. Но меня, естественно, больше. Во-первых, парень, во-вторых, нет алиби. По ту сторону корочки всегда существует подозрение: логика, очищенная от эмоций.

Все это казалось мне сейчас одновременно знакомым и незнакомым: по другую сторону я оказался впервые в жизни. Как назло, именно в этот момент в качестве свидетелей у меня только алчная девушка Наталья из салона связи и мой собственный кот. Следующий вопрос подтвердил, что мои мысли движутся в том же направлении, что и мысли следователя:

– Где вы были вчера с половины четвертого вечера и до сегодняшнего утра?