Семён упоённо застыл на мгновение, но приостановил любовную трель.

– Маняш, всё, цветочек мой, всё. Созвонимся. Позвоню завтра из Питера. Чмок-чмок.

Он положил трубку.

«Как всегда всё идёт своим чередом. Ничего не произошло. Прекрасный день. Что за силы вмешались? Ведь я могу думать, что ничего не случилось. Необходимо принимать решения, решаться на такие вещи, как операция например, которые я не могу себе объяснить. Зачем?! Люди, разговаривая со мной, по моему мнению, даже не дают себе отчёт, о чём идёт речь. Им только кажется, что они понимают и разделяют мои мысли, мою тревогу, мою беду. Да уж. Беда – это точно. Нет! Они не могут вникнуть в чужую боль. Большинство из них за всю свою жизнь и рядом не оказываются бок о бок с ней. Тогда у них везенья больше. Ну уж ладно! Посмотрим, кто кого!

Маленькая Маша, воодушевлённая звонком, решила часть сил немедля кинуть в атаку на соперницу. Она позвонила Маше Светловой, жене Семёна.

– Здравствуй! Узнала?

Услышав противный грубоватый голос в трубке, Маша Светлова его тут же узнала. Этот голос вызывал в ней ассоциацию с мужчиной. Казалось, он имел оттенок хрипотцы, единственный в своём роде и во всём мире.

– Ты куда звонишь? – парировала она без промедления. – Ты понимаешь, в этом доме никто не хочет тебя слышать? Отстань от меня и от моей семьи.

Она разошлась, и её голос сорвался, приобретая чем-то схожие с оппонентом нотки.

– Ты когда-нибудь успокоишься? Не звони больше. Его дома нет. Хочется, звони ему. Она замолчала, чтобы успокоиться.

В телефоне тоже молчали.

– Успокоилась? Выговорилась? Я к тебе по делу.

Маша Светлова в сердцах терпеливо спросила:

– По какому ещё делу?

Маленькая же Маша не гнушалась сперва уколоть больно, а потом несильно, но продолжительно докалывать. Так она была устроена. Тем жила и питалась. Этим смыслом и наполняла свою жизнь. В подобном отношении она видела равноценность или добивалась её с законной женой.

– Он мне из Германии звонил. Скучает. Но мне сейчас важно в городе оставаться. Думаю, – она сделала многозначительную паузу, – ехать в Питер надо тебе. И быть рядом с ним.

Она по-деловому принялась объяснять:

– Во-первых, я не могу компанию твоего мужа бросить, – тут же осеклась, – и моего любимого и любящего меня мужчины. – При этом победоносно подумала: «Вот так! На тебе!» – Надо следить, кругом люди чужие. Деньги забирать у них. Не буду тебя посвящать в наши дела. Не твоё дело. Во-вторых, – глаза её сузились, мысли трепетали: – Достаточно оставить только держись. Если стоишь – упадёшь.

Ещё ничего не сказав, она уже ликовала:

– Он мне машину купил перед отъездом, на учёт пока поставлю, застрахую. Он обещал, что всё сделает сам. Знаешь, как он обещает? Теперь, – сказала она, – придётся самой. К его приезду успеть бы. Так я решила, – подытожила она, – ехать тебе. Следи за ним. Чтобы он там медсестёр не обкруживал, смотри, – напутствовала она, войдя в роль, – ты хоть не подруга, но я тебе доверяю. Присмотри за ним. Он мне ещё нужен. Так что передаю тебе его в хорошие руки твои. Я всё.

Маша не успела слова вымолвить, как послышались гудки. Хоть и поздно, но, как кочегар в топку с лопаты кидает уголь, она со злостью подкинула:

– Эх, и бесстыжая. Прошмандовка.

Через двадцать минут она уже не злилась на неё. Злость появилась на другого человека, того, кто позволял, кто смотрел сквозь пальцы на все эти беспардонные выходки.

В Питере после операции к Семёну с визитом приехал Андрей Философ. Он радостно зашёл в палату и воскликнул:

– Всем привет!

На него смотрели десять пар жалостливых глаз. В больнице странным образом происходит градация по личностям. Деление происходит сперва на имущих и неимущих, далее следует шкала по количеству и качеству продуктов. Последняя, самая неприметная и значительная, отметка ставится на тех, кого не забывают друзья. Если вы желаете потрафить человеческому честолюбию и чтобы вас помнили, считали хорошим другом, не забывайте навещать больных. Самый любезный интеллектуал в больничной палате, владеющий ораторским искусством, ничто по сравнению с человеком, которого навещают друзья в больнице, основываясь только на дружбе. Такому человеку, хорошему другу, могут простить недостаток продуктов, дырявые носки, неимение спортивного костюма. Соседи по палате выделят его придавая этому обстоятельству некую ценность. Значит, есть за что к нему идти – потому люди идут к нему. И не понимая, не осознавая пока ещё настоящую причину, окружающие такого человека люди так же потянутся к нему. Именно поэтому в умах лежащих на койках пробудилось некое сожаление, что в их жизни чего-то не так. Хотя и друзья, как у всех, у них были.

Андрей принялся взглядом скользить по кроватям. На лучших местах, около окна, друга не оказалось. Он опустил глаза и наткнулся на смотревшего в упор прямо на него Семёна.

– Ого! – белые, только издалека казавшиеся ровными зубы Андрея внесли шарм в его искреннюю улыбку.

Закрывая за собой широченную тяжёлую дверь, Андрей увидел стоявшую за ней жену Семёна. Он передал ей для Семёна пачку дисков с фильмами, поставил пакет с продуктами.

– Маш, разберёшь?

И громко обратился к Семёну:

– Ну как прошло?

– Отлично. Признаться, я в Германии вспотел. Тамошние врачи, может, и хорошие, но до наших им далеко, – весело выражал свои чувства Семён.

Дверь вторично распахнулась до предела, небольшого прибитого на полу куска обрезиненной деревяшки. Маша успела вжаться и растечься по стене. В жизни у неё вряд ли получилось бы это повторить.

Зашёл врач, вероятно, оперирующий. Его уверенность в движениях, словом, привычка быть хозяином, подчинять своей воле и желанию, по разумению тех, кто избрал его на это место, проявлялась наглядно. Во благо! Во благо!

– Как самочувствие? Температура есть?

Он увидел посетителя. Замешкался. Кому-то из них необходимо было уступить.

Андрей почувствовал себя лишним:

– Ваши дела важней.

Врач продолжал своё дело.

Андрей вышел в коридор. За ним последовала Маша. Не спеша они пошагали в курилку на лестничную площадку. Оба закурили.

Андрей, не притворяясь и не скрывая радости, спросил:

– Как успехи? – и кивнул в сторону, откуда они пришли, намекая на мужа.

– Вырезали сустав. Вставили дорогой американский протез. Сказали, две недели под наблюдением. Температуру мерить каждый час.

Она положила ладонь на предплечье и заводила ею в волнении вверх-вниз.

– Не могли немцев понять. Пригласили того, кто свободно владеет немецким. Звонили в клинику, расспрашивали, долго изучали каждую бумагу.