— сказала психолог. — Можете мне верить, можете не верить — дело ваше. Моё дело показать вам истинное положение вещей, но заставить вас верить я не могу. К тому же… к тому же наверняка не все действующие лица этого сна — аватары. Вот я разговариваю с вами и не могу быть уверенной, что вы настоящий, а не фантом. И не могу быть уверенной, что вы — не он сам, что вы не Спящий.

— Ха! — Иона засмеялся. — А в себе вы уверены?

Она бросила на него странный косой взгляд, но ничего не ответила.

— А вот если ввести вашу эту сыворотку фантому, что с ним будет?

— Фантому?.. — психологиня растерялась. — Не знаю. Да какая разница…

— Ничего-то вы не знаете… Ну, хорошо, ладно, пусть всё так, но объясните, почему вы уверены, что Спящий — один из нас?

Она пожала плечами.

— Ну, это как раз совсем просто, неужели сами не догадались? Потому что сон не может раздвоиться. Понимаете? Нет? Ну вот, вы сейчас находитесь здесь и не можете знать, что происходит, например, в санатории, так? Сюжет сна не может ветвиться, понимаете? Нельзя видеть во сне место, в котором тебя нет. Во сне, как и в жизни, строго действует закон единства времени и места, и спящий всегда видит только ту реальность, в которой находится сам. И поэтому реально только то, что спящий видит в данный момент. Если бы он, Спящий, остался в санатории, вы были бы мертвы, не дойдя до Топи. Понимаете теперь, почему невозможен был побег из санатория? Как только персонаж покидает сцену сна, он умирает — выпадает из реальности сновидения, перестаёт сниться Спящему и больше не существует.

— Понимаю. То есть, если мы снимся ему и он нас видит, значит он здесь. А санаторий… получается, что его уже нет и все там мертвы? То есть, там нет ничего и никого?

— Наверняка, — кивнула она. — Он перестал их видеть, и они… исчезли. Сновидение не существует само по себе, это всего лишь спонтанная функция мозга. Нет уже ни тех людей, ни санатория, ни места, где он стоял.

— Угу. Но в эту вашу схему не укладывается одно обстоятельство…

— Чиполлино? — подхватила она. — Да, я уже подумала об этом. Он мог следовать за нами от самого санатория. Спящий видел его, а мы — нет.

Иона замолчал. Да, эта женщина не похожа была на… не похоже было, что она дурит ему мозги — слишком уж всё продумано и слишком неправдоподобно, чтобы не быть правдой. Совсем не похоже на экспромт, на байку, которая сочиняется по ходу пьесы. И она весьма не глупа, очевидно, — схватывает на лету. Но бога ради, как можно поверить в тот бред, который она несёт!

— Вы поможете мне? — спросила она, почти прижимаясь к Ионе и понизив голос едва не до шёпота.

— В чём? — напрягся Иона.

— Поможете мне справиться с этой женщиной?

— С Кундри?!

— Тише! Да. Она очень опасна. Из-за неё могут погибнуть все.

— Нет. Бред какой. Вы хотите, чтобы я помог вам убить Кундри?.. А потом — Ездру, да? Он ведь тоже жутко опасен. А уж про Чиполлино я и не говорю — это сам дьявол. Ну а потом вы как-нибудь справитесь со мной, да?..

— Убить?! Господи… Я не знаю, как убедить вас, как помочь вам поверить мне, — растерянно проговорила психолог. — Ну что же мне делать? — лицо её сморщилось, словно она сейчас заплачет.

Иона пытливо косился на неё, всматривался в каждое движение на её лице. Но он, в конце концов, не физиогномист, не психолог, не… Он… А, собственно, кто он?

— Я ведь тоже могу умереть, — сказала она тихо. — Точно так же, как и вы, если вы не фантом, конечно, но вы не фантом, я знаю. Так же как и вы, я ему снюсь сейчас, а моё тело лежит в клинике.

— В клинике? Какой клинике?

— Что?

— Вы сказали, что ваше тело лежит в клинике.

— Да?.. Не знаю. Это… Не знаю, почему я это сказала. Поймите… это сон, а во сне… во сне не всегда говоришь то, что думаешь…

— И не всегда думаешь, что́ говоришь?

— Да.

Вот-вот, именно, думал Иона, ты не учла одну вещь… Одну маленькую вещь. Всё у тебя выходит складно, всё продумано, за исключением одного. Ведь если мы ему снимся, значит мы — функция его мозга, мы — порождения его фантазии, а значит, и наши поступки, мысли, слова, желания — тоже. И то же самое — ты. Каждое твоё слово вложено в твои несуществующие уста Спящим. И то, что ты якобы «оттуда», и зачем ты здесь, ему тоже известно. И знает он то, что я сейчас думаю — ведь это он и думает за меня. И весь наш диалог выстроен его мозгом, от слова до слова. Бред, правда? Если только тебе поверить, выходит полный бред, абсолютно не совместимый ни с какой реальностью. Ну не глупо ли пытаться убедить в такой ерунде умственно полноценных людей? Или мы — не полноценные? Или… всё это какой-то эксперимент?

Говорить ничего этого вслух он не стал. Он и так, кажется, слишком разболтался с нею. Он только спросил:

— А что будет, если вы промахнётесь и введёте сыворотку спящему? Он проснётся, и мы умрём?

— Я не знаю, — пожала она плечами. — Вполне возможно.

20

Когда остановились на очередной привал, Кундри подсела к Ионе. Наклонилась к самому уху, спросила:

— Что она тебе пела?

— Всё то же, — пожал плечами Иона. — Жизнь — сон, ничего нет, мы в матрице чужого сознания и всё такое.

— Ты ей поверил?

— Нет, конечно. Всё это полный бред. Не знаю, на кого рассчитаны эти сказки. У человека должна напрочь отсутствовать критичность восприятия, как функция, чтобы поверить её россказням.

— Критичность?.. — хмыкнула Кундри. — Восприятия?.. Говоришь как она, а?

— Нормально говорю.

— Или она — как ты.

— Кундри!

— Не ори. Может, она — это ты, а? Или ты — это она? Кто из вас чья функция?

— Кундри, твою мать, иди в…

— Да ладно, ладно, не