Он немного полежал, пытаясь припомнить свой сон и понять его значение. Но прямо сейчас чувствовал только жуткую головную боль и потребность помочиться. Тут ничего особенного не было: он всегда себя так чувствовал, когда перебирал пива.

В окне виднелся слабый свет. Халли медленно, с трудом встал с постели.

Проклятый горшок куда-то запропастился. Должно быть, Катла забрала его, чтобы вылить, и забыла принести обратно. Нужник был во дворе, за чертогом, и Халли поплелся через заднюю дверь, чтобы пройти туда. Время было еще очень раннее: небо едва начинало светлеть и все вокруг было неподвижно, глухо и затянуто серым туманом. Босые нога Халли негромко шлепали по древним троввским камням; на траве, пробившейся между плит, лежала холодная роса. Предутренний ветерок холодил ноги и забирался под ночную рубашку.

Дело, которое привело его в нужник, заняло немало времени, и струя напомнила ему грозные весенние потоки. Однако, управившись с этим, Халли почувствовал себя куда лучше, хотя голова болела по-прежнему.

Протискиваясь мимо двери, что вела во двор, он услышал голоса, доносящиеся из конюшни.

Говорили сравнительно тихо, и слов было не разобрать, но тон голосов показался Халли довольно злобным. Оттуда, где он находился, были видны лишь распахнутые двери конюшни, но не то, что происходит внутри. Разговор продолжался: трое людей спорили, перебивали друг друга. Кроме голосов из конюшни доносились и другие звуки: звон сбруи, цоканье копыт, наводившие на мысль, что кто-то запрягает лошадей.

Халли задумчиво почесал в затылке. Потом бесшумно пересек двор, взгромоздился на перевернутую бочку для воды, стоявшую у стены конюшни, нашел выпавший сучок в стене и через дырочку заглянул внутрь.

Рагнар Хаконссон, закутанный в плащ и полностью готовый в дорогу, восседал на красивой серой кобыле. Лицо у Рагнара было вытянутым и напряженным: видимо, он все еще чувствовал себя неважно. Он по очереди смотрел на троих мужчин, которые стояли в глубине конюшни.

Мужчин освещал, во-первых, утренний свет, пробивавшийся сквозь щели в дощатой стене, так что казалось, будто в них вонзается добрый десяток серых, призрачных копий; во-вторых, бледное сияние двух фонарей, один из которых стоял на соломе у ближайшего денника, а другой болтался в руке у Олава Хаконссона. Они с Хордом готовились к отъезду; их лошади, красивые, более стройные и изящные, чем низкорослые кобылки из верхней долины, стояли оседланные и взнузданные и тихо жевали овес, насыпанный в торбы. Хорд небрежно держал их под уздцы. Они с Олавом были одеты в дорожные плащи, застегнутые под самое горло для защиты от утреннего холода; сапоги у них были начищены до блеска. Как и за обедом, с первого взгляда становилось ясно, что это богатые и важные господа.

Бродир, дядя Халли, напротив, был облачен в ту же самую одежду, что и накануне: туника грязная и мятая, рукава распущены, чулки сбились в гармошку, волосы растрепаны. Похоже, он так и не ложился спать. Он стоял в шутовской позе, склонив голову набок и заложив большой палец одной руки за пояс. Второй рукой он жестикулировал и тыкал пальцем в Хаконссонов.

Разобрать, что он говорит, было трудно, потому что язык у него заплетался, и к тому же его голос заглушали негодующие реплики Хорда и Олава. Но Халли догадывался, что в речах его было мало мудрости. Эти трое, несомненно, продолжали спор, начатый накануне за столом Астрид. Особенно разъяренным выглядел Олав: он говорил почти так же много, как Бродир, энергично размахивая руками; фонарь, который он держал, отбрасывал причудливые мечущиеся тени на стены конюшни, и лошади в денниках испуганно вздрагивали и шарахались.

Как ни любил Халли своего дядю, сейчас ему ужасно хотелось, чтобы кто-нибудь — отец или мать, да хоть Эйольв — пришел и увел его отсюда. Однако в Доме все было тихо: очевидно, Хаконссоны решили уехать как можно раньше, до того, как поднимутся хозяева.

Халли пришло в голову, что надо бы сбегать разбудить родителей, однако он не мог оторваться от отверстия в досках, словно приколоченный гвоздями.

Бродир подался вперед, тыча пальцем в собеседников, и Халли впервые отчетливо расслышал его слова:

— Поезжайте, поезжайте догонять своих баб! Они, должно быть, расселись ночевать на деревьях, как вороны-падальщики!

Он глупо ухмыльнулся и запнулся ногой о пучок соломы.

Тут заговорил Олав, голосом, искаженным от ярости:

— Дом Свейна славится как гнездо пьяниц, рожденных от кровосмешения, которые не могут перейти двор, не споткнувшись, оттого что ноги у них шестипалые! Кроме того — как тебе, Бродир, должно быть известно, — в наших краях он известен тем, что у него мало земель!

Услышав это, Бродир выругался, однако Олав продолжал:

— Но теперь мы сможем рассказать кое-что еще: мы станем во всеуслышание кричать о том, что вы не умеете привечать гостей, и сложим песни о гнусном карлике, твоем племянничке, который так уродлив, что горы поворачиваются к нему спиной и реки выплескиваются из берегов, когда он наклоняется к воде, чтобы напиться!

Хорд Хаконссон подался вперед, хлопнул брата по тощей спине и указал на лошадей:

— Этот разговор нам ничего не даст. Оставь этого дурака наедине с его глупостью.

Олав нехотя кивнул, однако же не удержался и сказал напоследок:

— Ты известен своей любовью к путешествиям, Бродир Свейнссон. В один прекрасный день мы с тобой повстречаемся на пустынной дороге и продолжим эту беседу! Знай, что, хотя Совет и положил конец тому старому делу, в наших краях никто не забыл твоих деяний.

Он отвернулся, взял у брата повод. Потом поставил фонарь на пол и легким прыжком взлетел в седло. Хорд последовал его примеру; они послали лошадей вперед и поравнялись с Рагнаром. Бродир, пошатываясь, отступил на полшага, давая им проехать.

Когда они оказались у распахнутой двери конюшни, Бродир крикнул им вслед:

— Если хотите снова встретиться, не забудьте захватить с собой людей из других Домов, чтобы они дрались вместо вас! Да, может, мой племянник и уродлив настолько, что при виде его рыба теряет чешую, зато он уж точно не трус, а вот ваш мальчишка спрячется в угол даже при виде прошмыгнувшей мыши! Сразу видно, что он достойный потомок Хакона! Кстати, я тоже не забыл былого. И не жалею ни о чем — ни о том, что сделал, ни о последствиях.

Не успел Бродир это сказать, как Олав спрыгнул с коня, вернулся в конюшню и отвесил Бродиру пощечину. Халли ощутил этот удар так, словно ударили его самого: он отшатнулся и рассек себе переносицу щепкой, торчавшей рядом с сучком.

Голова Бродира мотнулась вбок, но, хотя он был пьян и вдобавок застигнут врасплох, он не упал и не отступил, несмотря на то что из носа у него хлынула кровь.

Олав явно счел, что разговор на этом закончен. Он повернулся, чтобы снова сесть в седло, но Бродир яростно взревел и набросился на него сзади, обхватив за шею и дернув так, что Олав потерял равновесие и едва не упал. Несмотря на хрупкое сложение, Бродир был отнюдь не слаб: одной рукой он сжал шею Олава железным кольцом, а второй бил Хаконссона под ребра. У того глаза вылезли на лоб и язык вывалился изо рта.