– Ну, до тебя ждать не буду. Серьезные люди до тебя тут, – шофер вылез из машины следом за Зай­дером, запер ключом дверцу, – обмозгуем опосля, как что. Как сыскаться, ты знаешь.

– Знаю, – Зайдер кивнул, шофер растворился в темноте. Мейер осторожно стал подниматься на крыльцо по кривым ступенькам.

Просторная, прилично обставленная комната была ярко освещена лампой под цветастым абажуром, висящим над столом, и керосиновыми лампами, стоящими вдоль стен на комоде и тумбе. За столом сидели двое: местный вор по кличке Соляк, который контролировал всю Пересыпь, заслужив это право в жестоких схватках не только с бандитами, но и с большевиками, и друг Зайдера и покойного Японца по кличке Монька Законник.

Когда-то давно, в самом начале расцвета карьеры Мишки Япончика, Монька Законник, которого тогда звали Моисей Кац, был преуспевающим адвокатом по уголовным делам, всегда выступающим на стороне бандитов. На вытягивании одесских уголовников из рук жандармов и царской охранки он здорово разбогател. Но, питая необъяснимую ничем тягу к бандитскому, криминальному миру, скоро стал своим среди отпетых уличных королей и воров. Позже Кац стал личным адвокатом самого Японца и не раз помогал ему выкручиваться в самых сложных ситуациях.

Потом случился полный развал страны, а вместе с ним заодно рухнула и царская охранка, и все международное уголовное право. К власти медленно и уверенно стали продвигаться большевики. И тогда Моня Кац сделал неверный выбор, ставший роковым для его жизни.

Вся его семья – родители, братья, сестры, жена с детьми, родственники жены покинули Одессу во время первой эвакуации, когда рухнула власть французов. А когда французы покинули город и из Одессы в далекие края стали уходить корабли, Моня Кац принял решение, а затем воплотил его в жизнь. Решение было такое: он остается в Одессе. Моня был из тех людей, для которых абсолютно немыслима была жизнь без любимого города. И действительно Одесса порождала гораздо больше таких людей, чем все остальные города, вместе взятые.

Моня Кац просто не мог уехать из Одессы. Он был коренным одесситом, в его крови были Дерибасовская и Молдаванка, и Пересыпь, и море, и Большой Фонтан… И вот вся его семья уехала, а он остался абсо­лютно один.

Одновременно с семьей он потерял и работу, и адвокатскую славу – смешно было судиться в мире, где больше не существовало ни статей, ни уголовного или гражданского права, ни законов, а все дела решала пуля в лоб. Старые законы ушли в прошлое и больше не работали. И Моня, получивший в новом мире пренебрежительную кличку Законник, остался не у дел.

Какое-то время ему позволяло продержаться на плаву заработанное прежде состояние, но и оно стало обесцениваться с катастрофической скоростью. И Моня стал зарабатывать тем, что начал давать различные советы, при этом абсолютно незаконные, тем, кто хотел выкрутиться из спорных ситуаций. Он по-прежнему был своим в криминальном мире. А его изощренный ум позволял находить лазейки там, где для других была глухая стена. Плюс помощь тем, кто хотел скрыться от закона, залечь на дно, а еще поиск и сбор информации, организация каналов для изготовления и сбыта фальшивых документов – и скоро Моня вновь начал зарабатывать очень хорошо. А новые времена нэпа вообще стали для него золотыми. Он руководил несколькими подпольными биржами и так преуспел, что накупил недвижимости – дома на Слободке, Молдаванке. Среди них был и дом на окраине Слободки, куда приехал Мейер Зайдер. Слободка граничила с Пересыпью, и расположение дома было очень удобным. А его отдаленность представляла только огромный плюс. Моня Кац сдавал этот дом Соляку.

Законник и Соляк сидели за столом, на котором было полно самой лучшей еды. С удивлением Зайдер разглядел такие невероятные деликатесы, как настоящий балык, паюсную икру, хороший коньяк. Высокая, чуть полноватая красивая девушка с черными волосами – по­друга Соляка – посторонилась в дверях, пропуская Зайдера, плотно задвинула шторы на окнах, затем, нахмурившись, вышла из комнаты, оставив мужчин одних.

С удивлением Мейер вдруг поймал себя на мысли, что эта красивая девушка совсем не подходит Соляку. В ней чувствовался вкус и стиль. У нее были тонкие черты лица и плавные жесты, к тому же она обладала большим тактом, раз вышла из комнаты в нужный момент. Соляк же был простым, безграмотным деревенским мужиком с соломенными волосами, как пакля, и простецким широким лицом, выдававшим его крестьянское происхождение. Он был груб, не умел себя вести и заметно робел в присутствии образованного Мони Каца, прекрасно понимая, что в такой компании ему не место, и если он попал в нее, то это чудо.

Зайдер вдруг подумал, что хотел бы именно такую девушку видеть рядом с собой. Такую яркую, со своим стилем и тонким лицом, на котором читался сильный характер. Вот такая девушка могла бы украсить его жизнь! Не дешевая подстилка из борделя, не тупая крестьянка, не авантюристка из криминального мира, а такая вот, в которой чувствовалась порода и вкус. Заправляя борделями и будучи своим в криминальном мире, Зайдер насмотрелся на такое количество женщин, что читал каждую как по раскрытой книге. Все они были ему неинтересны.

Мейеру вдруг стало грустно: встретит ли он такую девушку, найдет ли ее в своей жизни? И если найдет, то когда?

Думая так, он сел к столу. Моня налил ему коньяк, Соляк подкладывал закуски. Выпили за встречу. Некоторое время сидели в полном молчании. Зайдер отдавал должное шикарной еде, которую не видел уже несколько лет. Затем отложил вилку. В упор на него, не отрываясь, смотрел Моня Кац – тяжелым, непо­движным взглядом.

– Зачем ты вернулся? – спросил он. – Быть теперь беде.

Предостережение Мони Законника. Правая рука Котовского. Бегство из Умани и новый план. Любовь Зайдера

Зайдер помрачнел. Именно этого он и боялся – что родная Одесса не примет его назад. Но он не собирался сдаваться так просто. А потому, хмурясь, внимательно слушал, что еще скажет Моня Кац.

– Ты вернулся в плохое время! – Тон Мони был мрачным. – Плохо в городе. Колобродят всякие. Плохие времена. Ни работы нет, ни будущего.

– Я слышал, ты на жизнь не жалуешься, – парировал Зайдер, всегда острый на язык.

– Это временно. Нэп временно, – убежденно сказал Моня Кац, – скоро большевики прикроют эту лавочку. Попомни мое слово. Не справляются они с властью. В городе голодные бунты. Рабочие воду мутят. Еды не хватает на всех. В двух уездах крестьяне собрались с вилами и пошли за хлебом на Одессу. Голод. Хлебных карточек с каждым днем печатают все больше. Большевики скрывают, что голод… А ты говоришь… Плохое время. Вернулся ты не туда…

– Ну, это мы еще посмотрим! – лихо возразил Зайдер. – Есть у меня одна идея… Я не просто так пришел.

– Это ты брось, – Моня махнул рукой, – ничего ты не вернешь – ни дома, ни влияния, ничего в городе. После смерти Японца… А, что говорить! Как было в Одессе, забудь. По-другому все, без правил. Серьезная каша варится. Куда тебе в нее?