шанс? Клэр исчезла, а я не хотела идти домой, не дав ему понять, что он мне нравится. Он стоял у решётки во внутреннем дворике, а я немного за углом, у беседки. Он не мог меня видеть, но я видела его.

Ты справишься, Хэдли. Ты подготовилась, ты знаешь свою речь. Ты знаешь, что симпатичная, и ты доказала, что можешь играть с мальчиками.

Эта внутренняя напутственная речь дала мне смелость сделать первый шаг в сторону Ригли, но потом парень с нашей улицы подбежал к нему. Я вернулась на своё место и прислушалась. Папа сказал бы, что подслушивать грубо, но я слушала не из любопытства, а чтобы знать, когда у меня снова появится шанс подойти. Меня заинтересовало то, о чём они говорили. Они упомянули моё имя, и я стала внимательнее.

— Так эта девочка, Клэр, она из твоего класса? — спросил мальчик.

— Ага.

— Круто. Похоже, ты ей нравишься, чувак.

Ригли попытался изобразить спокойствие.

— Наверное. Но ей нравятся все члены бейсбольной команды моего класса.

— Что ж, она хорошенькая.

— Ага.

— А что насчёт Хэдли?

— А что насчёт неё? — переспросил Ригли.

— Да она втрескалась в тебя, чувак.

— Да вовсе нет.

Они засмеялись.

— Ой, пожалуйста, она более очевидна, чем другие девчонки. Крутит волосы, когда находится рядом с тобой, и смотрит на тебя обожающими глазами. Практически очевидно, что она хочет с тобой поцеловаться.

Ригли скривился от отвращения.

— Мерзость! Хэдли не собирается меня целовать.

Его приятель изобразил звуки поцелуя.

— Ты уверен в этом? Она здесь бывает очень часто.

Я могла сказать, насколько Ригли был раздражён по тому, как он тыкал палкой в затухающие угли, оставленные его отцом в барбекю.

— Послушай, чувак, Хэдли — всего лишь девчонка с нашей улицы, которая всё время таскается сюда со своей мамой. Она раздражает, и я бы не позволил ей поцеловать меня, даже если бы она заплатила мне миллион долларов.

Парень поднял руки вверх, сдаваясь.

— Ладно, ладно, ты всё объяснил.

Я не желала больше слушать. Моё сердце только что вырвали из груди, бросили на землю, где его начали пинать и топтать. Он назвал меня мерзкой и надоедливой. Он был добр ко мне только потому, что его заставляла мама. Я отступила быстро и тихо, но мне нужно было уйти. Я знала, что попаду в беду, если убегу домой, не сказав маме, где я, но я была в панике и чувствовала, как по моему лицу текут слёзы. Мой желудок бурлил, и я ощущала, что весь мой обед собирается выйти назад. Я добралась до ворот сбоку дома, прежде чем согнулась и выпустила всё наружу. Я вздрагивала и хватала ртом воздух. Я не знала, как тот, с кем я выросла, и кто так часто был рядом, мог оказаться таким злым. Я никогда не слышала, чтобы он говорил так жестоко. Так прицельно бил в меня.

Открыв калитку, я выскочила в палисадник и понеслась по тротуару с такой скоростью, с которой мне позволяли ноги. Мои лёгкие горели, и я рыдала, когда добралась до собственного двора. Мой отец стоял на террасе и поднимал в воздух молоток, собираясь забить гвоздь, когда заметил меня. Он уронил инструмент и бросился ко мне.

— Хэдли? Хэдли, детка, в чём дело? У тебя всё нормально?

Я могла только уткнуться лицом в его грудь и заплакать. Всё моё тело дрожало. Никогда в жизни я не плакала так сильно. Нос заложило, щёки промокли. Слова не выходили, да я и не хотела, чтобы они выходили. Что я могла сказать?

«Нет, папа, я не в порядке. Ригли ненавидит меня, а я его люблю», — в моей голове это прозвучало так же глупо, как и было бы вслух.

— Хэдли, мне нужно, чтобы ты рассказала мне, что случилось. Где твоя мама?

Я не ничего не могла поделать. Моя рука даже не поднималась, чтобы указать на улицу. Громкое рыдание вырвалось из моего горла, и отец сжал меня немного сильнее. Будто он пытался удержать всю меня вместе, прежде чем я развалюсь на части. Самый большой кусок остался в резиденции Бруксов. Моё сердце было разбито, и оно уже никогда не будет прежним. Мама всегда говорила мне, что я «взрослая душа», и что я глубоко все переживаю. Я была эмоциональным ребёнком, но понимала людей так, как не понимали большинство детей моего возраста. Это был один из тех случаев, когда я точно знала, что сломалась и не подлежала восстановлению. Мне никогда не следовало открываться для такой боли, но я была всего лишь ребёнком, и это всё, что я знала.

Мой отец встал и отнёс меня в дом. Я обвила руками его шею и талию. Он был единственным мужчиной, который, я знала, любил меня. Мой отец был моей опорой. Центром моей вселенной и тем, кого я хотела найти в другом человеке, когда стану старше, чтобы я могла выйти за него замуж и быть такой же счастливой, как и моя мама. Но почему он не сказал мне, что это будет так сложно? Почему он не сказал, что мальчики глупы, и что я не должна даже пытаться, пока мне не исполнится тридцать? Он должен был меня предупредить.

Он усадил меня на диван и отцепил мои руки от себя.

— Посиди здесь. Я собираюсь позвонить твоей маме, сказать, где ты, хорошо? Я принесу тебе стакан воды.

Уверена, я была в полном беспорядке. Я просто посмотрела на деревянный пол и промолчала. Мои глаза горели, и я вытерла сопли с верхней губы. Во мне вспыхнул гнев. Вот что такое «мерзость», Ригли Брукс. На это было противно смотреть. Мокрые блестки на моей руке от чего-то, что он вызвал. Я не была мерзостью. Я была личностью. Он был единственным мальчиком, который мне когда-либо нравился, и он меня погубил. Я никогда больше не хотела идти в дом Бруксов.

Я выпрямилась и глубоко вздохнула. Моё тело дрожало от плача. Я благодарила свою счастливую звезду за то, что никогда никому не говорила, что он мне нравится. Насколько это было бы неловко, если бы я появилась в школе и меня спросили, как всё прошло?

Папа вернулся со стаканом воды и попытался задать мне ещё несколько вопросов. Я просто кивала, да или нет, вместо того чтобы говорить. Я не чувствовала себя достаточно сильной, чтобы позволить словам выйти наружу без риска снова разреветься.

— Папа, можно мне принять ванну? — я не хотела больше чувствовать себя такой грязной