– Уверен, что у нее родится хорошенький малыш и мы убережем его от Гнилого Трона[5]. Маленькая грязная потаскушка…

Кэтрин впала в бешенство. Обеими руками она толкнула старика в грудь.

– Да как вы смеете говорить о ней такие вещи? Это вы довели ее! Вы, ваш мерзкий сынок и Топклифф.

Старик отпрянул во мрак, защищаясь поднятой палкой.

– Она грязная шлюха, госпожа. Маленькая грязная шлюха. Мы все с ней позабавились, так что неизвестно, кто отец ее ублюдка.

– Нет, это неправда.

– Она как сучка во время течки. Все время…

На мгновение Кэтрин показалось, что у нее хватит сил убить этого человека. Выхватить у него палку и забить его до смерти, как он бил свою собаку.

Это желание напугало ее. Кэтрин застыла на месте. Говорить больше не о чем, ей остается или убить его, или уйти. Она взглянула на него, съежившегося в тени со жмущимся к нему грозным мастифом, их глаза во мраке казались глазами демонов, затем повернулась и пошла прочь. Выйдя из дома, она закрыла глаза и на мгновение остановилась. Ее трясло. Сердце Кэтрин бешено стучало, ей стало дурно. Первый круг ада находился здесь, сразу за городскими стенами Лондона, на Холборн-Хилл.

Большая зала в Эссекс-Хаус сверкала огнями. Причудливые канделябры, в каждом из которых горело несколько дюжин свечей, светились и мерцали, словно море сияющих драгоценных камней. Повсюду сновали облаченные в ливреи слуги с подносами, полными бокалов великолепного вина и нежных засахаренных фруктов. Музыка в исполнении двух дюжин виол разливалась в воздухе над головами громко болтающих трех сотен пирующих гостей.

Джон Шекспир стоял у дверей. Даже при дворе он не видел подобного великолепия, и его одеяние – он был в своем старом, расшитом голубым и черным с золотым дублете для приемов при дворе – казалось бедняцким рубищем на фоне великолепных одежд, в которых щеголяли гости.

– Так-так, господин Шекспир, вижу, вы все-таки нашли в себе силы появиться при дворе королевы Летиции.

Он повернулся, и его взгляд уперся в груду плоти, которая оказалась мясистым лицом Чарли Макганна.

– Королевы Летиции, господин Макганн?

– Не питайте иллюзий, она здесь государыня. Здесь правит Волчица, а мы все – ее подданные.

Мимо них, кувыркаясь, пронесся акробат, но Шекспир едва его заметил. Более всего его поразили, даже привели в смятение, непочтительные речи Макганна. Если сэра Джона Перрота приговорили к смерти за то, что он назвал Елизавету «обмочившейся кухаркой», какова же будет расплата за выказывание королевских почестей, пусть даже и в шутку, кузине королевы и ее заклятому врагу Летиции Ноллис?

– Последили бы за своим языком, господин Макганн, иначе его вам укоротят. И даже милорд Эссекс не сможет вас спасти.

Макганн энергично хлопнул его по спине.

– Эх вы, наивный дурачок, Шекспир. Поверить не могу, что Уолсингем держал у себя на службе такого простака.

Шекспиру надоела его болтовня. Взяв у слуги с подноса бокал вина, он направился в глубь толпы. Виолы замолчали, и на расположенный в десяти футов от него богато задрапированный помост, занимавший всю ширину одной из стен залы, поднялся человек. По обеим сторонам помоста затрубили герольды, все затихли, обратив взоры к помосту.

Человек был одет в шутовской разноцветный костюм. На шляпе и ярких рукавах звенели колокольчики.

– Милорды, леди и джентльмены, Волчица просит тишины.

Раздался медленный барабанный бой, и четверо мужчин в одеянии туземцев из Нового Света вынесли на помост похоронные носилки. На «туземцах» были лишь набедренные повязки из мягкой кожи, волосы по бокам были выбриты, а оставшаяся по центру шевелюра торчала вверх, слегка зачесанная назад, довершало прическу воткнутое в макушку перо фазана. На носилках лежала женщина. На ней было великолепное придворное одеяние и волчья маска. Толпа гостей взорвалась смехом.

«Туземцы» опустили носилки, и Волчица сошла на помост. Сделав осторожный шаг, она запрокинула голову и издала громкий вопль, словно воющий на луну волк. Женщина сняла маску и распахнула объятия, развернув ладони вверх: это была мать Эссекса, Летиция Ноллис, внучка сестры Анны Болейн, Мэри, рыжеволосая, как и ее кузина Елизавета, но внешне гораздо привлекательней своей царственной родственницы. У нее были мягкие красивые черты лица, миндалевидные глаза, а на лице всегда играла теплая улыбка, перед которой на протяжении всей ее жизни не мог устоять ни один мужчина.

Шекспир отпил вина и наблюдал, как Летиция, которой исполнилось почти пятьдесят лет, но благодаря своей красоте выглядела она вдвое моложе, приветствовала гостей и приглашала их насладиться «небольшим представлением театра масок, подготовленным для вашего удовольствия одним из наших самых выдающихся поэтов и актерами…».

Под гром аплодисментов Летиция сошла с помоста, и ее тут же сменила буйная толпа акробатов и актеров. Неожиданно стало тихо и все актеры замерли, застыв, словно деревья в лесу.

– Тс-с-с, – произнес шут, приложив руку к уху. – Слышите, по лесу кто-то идет? Мне кажется, это королева фей.

Виолы заиграли медленную мелодию, и все взгляды обратились ко входу на помост, что располагался справа, где появились три фигуры, из которых две оказались карликами в костюмах обезьян и с цепями на шее. Цепи крепились к поводкам, которые держала третья фигура, одетая в темное, словно ведьма, в островерхой шляпе и с фурункулами на осунувшемся белом лице.

– Кланяйтесь, кланяйтесь, на колени все и вся, – сказал шут. – Это и есть королева фей! А с ней ее закадычные дружки, малыш Уильям и Роберт Горбун.

Шекспир был ошеломлен. У одной из «обезьян» была длинная белая борода, а у другой – горб. Всем было понятно, что они изображают Уильяма Сесила – лорда Бёрли – и его сына Роберта. Что же до королевы фей, которая предстала в образе древней, похожей на ведьму старухи с рыжими волосам и изъеденным оспой выбеленным лицом, то она олицетворяла саму Ее величество, Глориану, королеву Елизавету Английскую. Это была государственная измена. Наказанием за подобное и для мужчины и для женщины была мученическая смерть. Только за то, что вы оказались зрителем на этом спектакле, вас могли отправить в Тауэр, а уж за смех над этим зрелищем вы лишились бы глаз. Шекспир оглянулся, ожидая увидеть разинутые рты гостей, пораженных подобным надругательством. Но его окружало море перекосившихся от смеха лиц и оглушительные аплодисменты.

Остальное действо он наблюдал словно в забытьи. Ему хотелось бежать из этого дома как можно быстрее и дальше и никогда не возвращаться из страха лишиться головы, но он не мог сдвинуться с места, словно находился под воздействием каких-то чар. Неужели репутация Елизаветы в Англии пала так низко, что за ее спиной подданные осмеливаются устраивать подобное? И вдвойне удивительна сама мысль о том, кто стоит за всем этим: любимая игрушка Елизаветы, граф Эссекс в союзе со своей матерью, Волчицей Летицией.