— Я тоже не понимаю, — пожал плечами Сендерс. — Но он так сказал.

— Интересный он человек, твой отец.

Он посмотрел на меня.

— Да, — ответил он, и в глазах его мелькнул тот же холодный блеск.

Дэнни начал рассеянно крутить один из своих пейсов. Мы долго сидели молча. Он был поглощен чем-то. Наконец он поднялся:

— Уже поздно. И мне пора.

— Спасибо, что пришел проведать.

— Завтра увидимся.

— Обязательно.

Он по-прежнему казался отстраненным. Я смотрел, как он медленно идет по проходу и выходит из палаты.

Через несколько минут пришел мой отец. Он выглядел еще хуже, чем вчера. Щеки ввалились, глаза покраснели, и все лицо приобрело пепельный оттенок. Он ужасно кашлял, но продолжал твердить мне о простуде. Усевшись на кровать, он рассказал мне, как разговаривал по телефону с доктором Снайдменом:

— Он осмотрит твой глаз в пятницу утром, и, возможно, к вечеру ты сможешь вернуться домой. Я приеду забрать тебя после уроков.

— Прекрасно!

— Еще он сказал, что тебе нельзя будет читать дней десять. После этого он сможет определить, что там с рубцовой тканью.

— Здорово будет выбраться из больницы, — ответил я. — Я вчера прогулялся немного по коридору и видел людей на улицах.

Отец взглянул на меня и ничего не сказал.

— Хотел бы я быть там, с ними. Завидую тому, как они свободно ходят. Не понимают своего счастья.

— Никто не понимает своего счастья до тех пор, пока не делается несчастным, — спокойно сказал отец. — Так уж устроен свет.

— Как хорошо будет снова оказаться дома. И не придется встречать здесь субботу.

— Мы чудесно встретим субботу вдвоем. Тихо посидим, попьем чай, поговорим без помех.

Он опять ненадолго закашлялся и поднес платок к губам. Потом снял очки и протер глаза. Снова надел их и уселся на кровати, глядя на меня. Он выглядел таким усталым и бледным, словно все силы покинули его.

— Я не сказал тебе, аба. Дэнни Сендерс сегодня приходил.

Казалось, для моего отца это не было неожиданностью.

— А-а, — отозвался он. — И как?

— Он отличный парень. Он мне нравится.

— Вот как? Значит, он тебе вдруг понравился?

Отец улыбался.

— Что он тебе сказал? — спросил он.

Я пересказал ему весь наш разговор с Дэнни Сендерсом, как я его запомнил. Пока я рассказывал, он снова закашлялся, да так, что его худое тело согнулось пополам и все затряслось. Я остановился и беспомощно смотрел на него. Откашлявшись, он вытер глаза и губы и попросил продолжать. Когда я дошел до того места, что Дэнни хотел меня прикончить, его глаза широко раскрылись, но он не стал меня прерывать. Когда же я рассказал о фотографической памяти Дэнни, он кивнул, как будто речь шла о чем-то ему хорошо известном. Когда я постарался как можно лучше изложить ему наши рассуждения о том, чем мы хотим заниматься в жизни, он снисходительно улыбнулся. А когда я дошел до того момента, как Дэнни Сендерс сказал своей команде, что они должны прикончить нас, апикойрсим, в глазах его появилось то же отстраненное выражение, которое раньше я замечал в глазах Дэнни Сендерса. Затем мой отец кивнул.

— Люди не всегда такие, какими кажутся, Рувим, — сказал он мягко. — Так уж устроен свет.

— Он завтра снова придет, аба.

— Угу.

Отец помолчал немного, потом сказал тихо:

— Послушай меня, Рувим. Талмуд учит, что человек должен сделать две вещи самостоятельно. Первая — найти себе учителя. А вторую ты помнишь?

— Выбрать друга.

— Да. Ты знаешь, что такое настоящий друг, Рувим? Греческий философ[21]говорил, что истинные друзья — это одна душа, живущая в двух телах.

Я кивнул.

— Рувим, если сможешь, сделай Дэнни Сендерса своим другом.

— Он мне очень нравится, аба.

— Нет. Послушай меня. Я говорю не о том, что он тебе «нравится». Я говорю о том, чтобы он стал твоим другом, а ты — его. Я имею в виду…

Его прервал новый долгий приступ кашля. Потом он тихо сидел на кровати, прижав руку к груди, и тяжело дышал.

— Сделай его своим другом, — повторил он и шумно прочистил горло.

— А это ничего, что он хасид? — улыбнулся я.

— Сделай его своим другом, — снова повторил отец. — А там видно будет.

— То, как он себя ведет и говорит, совершенно не согласуется с тем, как он одевается и выглядит. Это словно два разных человека.

Мой отец медленно кивнул, но ничего не сказал. Он смотрел на маленького Билли, который по-прежнему спал:

— Как твой маленький сосед?

— Очень милый. На его глазах должны сделать какую-то новую операцию. Он попал в автомобильную аварию. В ней погибла его мать.

Мой отец взглянул на Билли и тряхнул головой, словно отгоняя от себя что-то. Затем вздохнул и поднялся. Потом поцеловал меня в лоб:

— Я снова приду завтра. Принести тебе что-нибудь?

— Нет, аба.

— Тебе удобно надевать тфилин?

— Да. Но я же не могу читать. Так что я молюсь по памяти.

Мой отец улыбнулся:

— Ничего страшного. До свидания, бейсболист. Завтра увидимся.

— Да, аба.

Я смотрел, как он быстро удаляется по проходу.

— Это твой отец, малыш? — спросил мистер Саво.

Я повернулся к нему и кивнул. Мистер Саво по-прежнему играл сам с собой в карты.

— Привлекательный человек. Очень достойный. Чем он занимается?

— Преподает.

— Да ну? Вот это так здорово! Мой старик был лоточником, здесь неподалеку, на Норфолк-стрит. Уставал как собака. Так что тебе повезло. А что он преподает?

— Талмуд. Еврейский закон.

— Чё, правда, что ли? В еврейской школе?

— Ну да. В старшей школе.

Мистер Саво взглянул на карту, которую только что вытянул из колоды.

— Проклятье, — проворчал он. — Сплошная непруха. Прям как в жизни.

Он сложил карты в столбики на одеяле.

— Ты со своим убивцем был прямо вась-вась. Вы подружились?

— Он отличный парень.

— Да ну? Ты держи с такими ухо востро, малыш. Присматривай за ним хорошенько, понял? Раз он тебя так отоварил — это неспроста. Старый Тони знает, что говорит. Так что ты присматривай!