А Нина, дура, свернула с магистрали ровно в том же месте, что и мать.

В мае, точно к празднику Победы, Шур пошел. Не ковылял, как другие детки, заваливаясь, а сразу уверенно и четко пересек комнату.

На прогулке ему теперь не хотелось сидеть в коляске, и Нина ходила за ним, склонившись, как актер-кукловод. Иногда Шур, впрочем, милостиво соглашался порыться совочком в песочнице. Нина тут же спешила на скамейку — вот и сейчас поспешно села рядом с двумя женщинами. Они были маминых лет — но у мамы ботокс, тренажерка, Париж. А эти честно ничего не делали, чтобы казаться моложе. Странно, но Нина чувствовала к таким женщинам симпатию, а не осуждала их за лень, как сделала бы мама.

На той, что справа, — заношенная, но еще недавно модная, несомненно, девичья одежда. Трикотажик, звезды из стразов. У подруги — сумочка, тоже явно переданная маме щедрой дочкиной рукой.

Говорили женщины про знаменитый местный торт.

— Я не повезу, наверное, Галя. Торт как торт. Но если в подарок? Как думаешь?

— Он испортится, — буркнула Галя. — Ночь в дороге. И сейчас еще сколько просидим, до поезда.

— А я сразу энтеролу куплю, — засмеялась та, что справа. — Или вот что — я его сначала сама укушу, похожу часа два, а потом уже ребятам дам.

— Вы можете у меня торт оставить, в холодильнике. Я рядом живу, — предложила Нина. Хмурая Галя разгладила пайетки на курточке и промолчала. А та, что справа, удивилась: ой, а в городе так бывает?

Ее звали Оксана Емельяновна. И всю дорогу до дома Шур ехал у Оксаны Емельяновны на руках. Более того, он заснул у нее на руках, и за тортом в магазин бегала Галя.

Оксана Емельяновна и Галя жили в маленьком городе на севере Урала. О таких городах в столицах стараются не думать — как не думают, например, о смерти. Как отгораживаются от дурных новостей: не думаешь — и нет их.

Правда, смерть потом всё равно придет — вопрос только в том, какая. И новости хорошими не станут. И маленький город на севере Урала, спившийся до самого фундамента, — он тоже существует, пусть и никому не интересен.

Оксана Емельяновна вырастила дочь и сына, но потеряла мужа и работу. В город она приезжала редко — для нее Екатеринбург был как Париж для мамы, поняла Нина. Съездить в «Икею» на бесплатном автобусе, пощупать ткани и поругать швы в каком-нибудь магазине, съесть гамбургер в «Макдоналдсе». И купить домой торт, внукам.

— Ты с ума сошла! — возмущалась мама. Тема ума по-прежнему оставалась актуальной. — Как можно взять няню неизвестно откуда, без рекомендаций!

Нина ее не слушала. И Машу тоже. Всё это было неважно — главное, Шур теперь спал ночью и еще днем — дважды по два часа.

Няню решено было оставить, даже когда Шур пошел в детский сад — мама заплатила вступительный взнос, которого хватило бы на скромный автомобиль. Зато Шур потом автоматически попадал в лучшую городскую школу.

Нина давно вернулась на работу, даже в аспирантуре восстановилась. Жизнь выровнялась, стала понятной, приятно предсказуемой.

Правда, мальчика в детском саду не хвалили.

— Вы не собираетесь забрать Сашу в мае, Нина Николаевна? — спросила однажды воспитательница. — Он не играет с ребятами, всё время с книжкой сидит. На прогулке один ходит. В праздниках не участвует.

Слава Богу, подумала Нина, я и сама в этих праздниках не могу участвовать, даже в качестве зрителя. Всё фальшивое, в цирке и то больше правды.

Вслух она, конечно, ничего такого не сказала.

А дома спросила сына:

— Шур, ты выучил стихи для праздника?

— Выучил, — сказал умный мальчик. — Но это очень некрасивые стихи. Их явно не Пушкин писал.

На празднике, куда они всё же явились — еще и бабушка пришла, в шелковом платье, и Оксана Емельяновна, гордая за мальчика, — Шур отказался выходить в центр зала.

— Я здесь прочитаю, сидя, — заявил он. — Не обещаю, что вам это понравится.

И снисходительно отбарабанил четыре строчки, скрестив руки на груди.

Чужие мамы оглядывались на Нину — смотрели кто с сочувствием, кто с осуждением.

Оксана Емельяновна громко аплодировала.

Друзей у мальчика не было.

— Они все тупые, — говорил он про своих одногруппников, а потом и одноклассников.

— Все не могут быть тупыми, — спорила Нина, но Шур усмехался:

— Конечно, могут. Ты просто никогда не училась в нашей школе.

Летом после первого класса Нина решила свозить мальчика в Киев. После того поздравления восьмилетней давности не было никаких вестей.

Отель заказали на улице Коминтерна. Весь отель — несколько комнат на третьем этаже крепкого старинного дома; одну из них и сняла Нина. На стене висела плохая гравюра, вид Андреевского спуска. До квартиры, где зачали Шура, — три минуты неспешным шагом по направлению к вокзалу.

— У тебя что-то связано с этим городом, — заметил Шур. Он сидел в углу комнаты, в кресле. В руках — очередная книжка, Нина боялась посмотреть, какая.

— Ваш мальчик столько читает! — восхищались другие мамы. Как всем нецелованным в смысле культуры людям, ребенок с книжкой был для них символом наивысшей степени школьного развития. Хотя на самом деле это был просто ребенок с книжкой.

Они много гуляли, ходили теми же маршрутами, что и девять тощих лет назад. Владимир всё так же смотрел на Днепр. Андреевский спуск заполонили торговцы с сувенирами — туристов прогоняли сквозь них, как сквозь строй. А отца мальчика встретить не довелось — Нине, конечно, мерещилось повсюду знакомое лицо, бежал по спине горячий страх. Еще подумает, что она специально приехала. Но не случилось. И если бы Нина читала про свою жизнь в книжке, она расстроилась бы в этом месте и погрешила на писателя. А что толку? Жизнь тем и отличается от книжки, что многие сюжеты так и остаются в ней — невостребованные, выцветшие, и пожаловаться некому. И не на кого.

Перед отъездом они отправились в Пирогово, был Медовый Спас. Черные и белые коровы лежали на траве, как шахматные фигуры в проигранной партии. На прилавке высилась гора мертвых пчел.

— Подмор, — объяснил продавец. — На них можно настоечку сделать, лекарство.

Очень грустно было Нине в этой поездке. Она чувствовала себя такой же мертвой, как эти пчелы, — но из нее даже настоечки не сделаешь.

— Мама, — спросил мальчик, — ты тоже думаешь, что каждая душа — христианка?

Продавец подмора дернул плечом. К далеким деревянным мельницам уходили нарядная невеста с женихом, фотографом и почему-то с чемоданом.

В воздухе пахло честным шашлыком.

— Я думаю, каждая душа — язычница, — сказала Нина.

— Да, — сказал мальчик. — Люди поэтому и ставят такие огромные памятники, как Родина-Мать, — они для них как древние языческие идолы.