— Почему тебе это интересно?

Шур улыбнулся:

— А это может быть неинтересно?

В родном городе их ждала наскучавшаяся Оксана Емельяновна. И мама Нины их тоже ждала — ей вдруг захотелось устроить праздник в честь дня рождения мальчика. Такой, чтобы не стыдно было. Катание на лимузине, полеты в аэротрубе, снятый на вечер детский театр. Артисты будут играть для гостей, разумеется. Торт, фонарики с желаниями — их надо будет поджечь и выпустить в небо.

— И я, в белом плаще с кровавым подбоем, — сказал мальчик. — Отмените это, бабушка. Не сходите с ума.

Он был с ней на «вы», как и полагается обращаться к бабушке хорошо воспитанному украинскому мальчику. Но при этом сторонился. Не просил ни денег, ни дорогих подарков.

— Странный у вас мальчик, — говорили Нине.

Классу к пятому Шур стал заметно хуже учиться, но читал еще больше, чем в началке, — записался в три библиотеки и все карманные деньги тратил на книги. Компьютер, подозревала Нина, он знал постольку-поскольку.

А еще у мальчика появился друг.

— Придут сегодня вместе, — волновалась, рассказывая новость, Оксана Емельяновна. Она с утра жарила-парила, будто к столу ожидаются не два тощих школьника, а десять мужиков с рабочей смены.

Нина, впрочем, тоже волновалась. И даже бабушка решила заглянуть по такому случаю.

Наконец удар двух портфелей оземь в прихожей — будто мешки с камнями таскают, ворчала Оксана Емельяновна, эх, школа! И в комнате, на глазах трех женщин, появляется такой же невозмутимый, как всегда, Шур, а с ним мальчик — красивый, и этой красотой неприятный. Бывают такие лица — всё в них гармонично и ладно, но хочется не восхищаться этой красотой, а забыть ее поскорее.

Может, дело было в карих глазах — они отсканировали Нину уверенно, как взрослые. Но она не позволила этой мысли укорениться — это ребенок! В гости пришел!

— Мишка интеллектом не блещет, — аттестовал гостя Шур. — Зато в компьютерах разбирается, папа у него айтишник.

Слово «папа» Шур выделил устным курсивом, от которого у Нины поплыло в голове.

От еды мальчики отказались, Оксана Емельяновна едва не плакала. Бабушка тоже чувствовала себя «необслуженной» — она ехала через весь город, привезла фрукты, конфеты, и что ей теперь, с нянькой чаи гонять? Шур и Мишка закрылись в детской, оттуда доносились деловитые пощелкивания и утробный вой старого процессора.

Когда оскорбленная бабушка уже почти закрыла за собой дверь, в коридоре появился Шур.

— Бабушка, может, подбросите Мишку до метро? И еще, вы недавно спрашивали, что я хочу на день рожденья. Так вот, мне нужен нормальный комп. А не эти дрова.

Учеба, кажется, наладилась, но теперь сын всё свободное время проводил у компьютера. Ему никто не звонил, на вопросы о Мишке он не отвечал, морщился. Книги использовал только для того, чтобы проявить свое недовольство: когда Оксана Емельяновна или Нина позволяли себе сделать мальчику замечание, он единственным, верным движением — так деревенские косят траву — сшибал книги с полки.

В конце шестого класса Нину вызвали в школу.

На столе у директрисы, похожей на мертвую пчелу, лежали несколько листов под скрепкой. Напротив Нины грызла кожу вокруг ногтей классная руководительница. И еще в кабинете присутствовал педагог по информатике, как он сам себя обозначил.

— Ваш сын, — сказала пчела, — виртуальными средствами оскорбил своего преподавателя.

Нина ахнула, развернулась лицом к информатику.

— Не туда смотрите! — взвизгнула классная. — Он сделал про меня игру, покажите ей, Полина Борисовна!

Директриса протянула Нине распечатанные листы. Подробное описание игры. Нужно попасть мячом в сладко улыбающееся лицо классной, явно взятое из какого-то коллективного снимка. Вместо мяча можно использовать помидор, грязную тряпку или тухлое яйцо.

Классная вдруг схватилась за горло, будто сдерживая рвоту — на самом деле, конечно же, плач. «Всю себя отдаю детям», — вдруг некстати вспомнилась Нине неизвестно откуда взятая фраза.

— Я не могу, простите.

Выбежала из кабинета. Молодая хорошенькая женщина.

— Не знаю, что нам с вами делать, — сказала Полина Борисовна. — На первый раз надо простить, конечно. Но Саше придется извиниться перед Ольгой Ивановной. Чем она ему не угодила — уж и не знаю!

Педагог по информатике на прощание похлопал Нину по плечу — как ей показалось, одобрительно:

— Я все-таки поражаюсь, какой он у вас умный!

Нина пришла домой неживая, как будто ее били по лицу грязными тряпками и бросали в нее тухлые яйца — до страшного реальные. А дома ее ждала еще одна новость. Оксана Емельяновна сидела в кухне и плакала.

— Ниночка, ты знаешь, я тебя люблю как дочку. Но я больше не могу. Ты ни при чем, это Шурик. Он стал очень грубым. Он смеется, как я говорю, что делаю. Он… жалуется, что от меня плохо пахнет.

Нина смотрела на эту большую, полную сил женщину и хотела только одного — удержать ее рядом.

— Какая ему нянька, — продолжала Оксана Емельяновна, аккуратно укладывая вещи на дно маленького, будто игрушечного чемодана, — такой жених вырос! Сегодня послал меня на три буквы. Вот я и поеду, домой поеду, Нина. Прости, дочка!

Нина плакала вместе с ней, совала деньги, Оксана Емельяновна страстно отпихивала их, они обнимались — и в конце концов одна уехала, а вторая осталась лбом к окну встречать новую жизнь.

Шур пришел через час.

— Уехала?

— Как ты мог? — крикнула Нина. — Она тебя вырастила!

— Она дура, — спокойно сказал Шур. — Полное отсутствие мозговой активности.

— А что ты в школе вытворяешь? Меня сегодня вызывали к директору!

— Насчет игры, что ли? Ольга Ивановна тоже дура. Идиотка от рождения плюс расстройство психики.

— Зато у тебя психика устойчивая! Почему ты считаешь себя лучше всех, на каком основании? Кто дал тебе право судить людей?

Шур подошел к матери близко, нарушив всякую дистанцию — словно они жили в стране, где так принято.

— Если бы ты знала, как мне осточертело это право, — сказал мальчик. — Я отдал бы всё, чтобы стать таким, как другие.

К девятому классу он опять учился на одни пятерки. Особенно налегал на английский язык. Нина слышала, как во сне Шур разговаривает по-английски — и вспоминала рассказ Куприна про японского шпиона.

А за полгода до окончания школы мальчик объявил, что уходит жить к любимому человеку. Любимым оказался молодой режиссер в белом шарфике — на вид лет сорок. На самом деле тридцать, просто себя не берег.

— Он гений, — объяснил Шур.

— Это преступление, кошмар! Я на него в суд подам!