Я плохо разбираюсь в женщинах, и это мое единственное слабое место — разумеется, сейчас я имею в виду работу, а не личную жизнь. Между тем женщины — ядро практически любой целевой аудитории, говорю это как специалист. Вот почему мне мешают ограниченные представления — я не всегда понимаю, что может понравиться женщинам.

Поезд ехал так, как я люблю, — решительно, но без лишнего разгона. Время в пути — два часа двадцать пять минут, и я собирался потратить его на работу. К несчастью, солнце как будто бы ехало в одном вагоне с нами — я сидел в эпицентре солнечного света, как на костре, и почти ничего не видел на мониторе. Нашел в портфеле темные очки, но они мне не слишком помогли, а выглядеть я стал по-идиотски, это было видно даже в оконном стекле. Еще у меня был с собой роман, который похвалил один мой коллега, — но чтение шло у меня туго, возможно, потому, что я не слишком люблю беллетристику. Закладка не доплыла даже до экватора.

Я раскрыл книгу.

По вагону всё еще бродили пассажиры, которым не удалось найти себе место — или же оно им по какой-то причине не понравилось. Поэтому, когда сзади раздались женские возгласы, я не удивился.

Я удивился другому — возгласы были на русском.

Конечно, я знал, что мои соотечественники любят город Ц. и город Л., но всё же за неделю так привык к немецкой речи, что вздрогнул, как, бывает, вздрагиваешь, когда засыпаешь в неподобающем месте.

— Кошмар! — говорила та, что за спиной. — Это правда ты?

— Почему кошмар? — смеялась та, что пришла из другого вагона. — Я так плохо выгляжу?

— Ты замечательно выглядишь! Красавица!

— Можно я сяду с тобой? В том вагоне едет совершенно невозможный тип, ему звонят каждые пять минут, и он со всеми разговаривает.

— Конечно, садись. Дай я еще на тебя посмотрю. Куда ты тогда пропала? Сколько лет мы не виделись?

Женщины говорили не очень громко, соблюдали вагонный этикет. Но я всё равно их отлично слышал, хотя и не был уверен, какая именно из них что говорит. Кажется, та, что сидела за мной, была рада встрече больше, чем та, что сбежала от телефонного болтуна, — но они вдруг начали пересаживаться, переставлять какие-то сумки, и я уже просто не понимал, кто есть кто… Тем более у них были похожи интонации, как у всех, кто имел общее детство. Заняться мне было нечем, и я просто слушал их разговор, как радиоспектакли, которые любил в детстве. Юную Джульетту на радио играла старуха с дрожащим голосом и задорными интонациями — но я пытался себя убедить, что Джульетта и должна быть такой. Я очень хорошо умел себя во всем убеждать.

— Мы не виделись, — сказала одна из женщин, — лет двадцать, не меньше. Но ты совсем не изменилась. Хотя нет! Ты стала красивой. А была такая смешная, пухленькая.

— Мы все тогда были смешные. Нет, ну надо же! Встретиться в поезде. За границей!

— Я живу здесь уже семь лет. У меня муж родом из Л.

— Да ты что? А дети есть?

— Сын, три года. Поздний, жданный. Сейчас покажу фотку.

— Какой лапочка! На тебя похож.

— Все говорят, что на мужа. Но глаза мои, да. А ты замужем?

— Никогда не бывала!

Это прозвучало у нее так, словно «Замуж» — название страны, куда можно отправиться в любую минуту. Здесь их беседа наткнулась на камень, забуксовала. Женщины молчали, вздыхали — а я с удивлением понял, что жду продолжения. Хотя ничего интересного они пока что не рассказали, но эти их вздохи были похожи на попытки автомобиля, севшего на кочку, сдвинуться с места. Ассоциация — с беспомощно газующей машиной — вполне может куда-нибудь встать. Я записал ее в блокнот, не глядя, вслепую. Спящая элегантная дама клонилась к моему плечу, что мне очень не нравилось.

— Ты здесь по работе или отдыхаешь? — мать трехлетнего сына сдвинулась с места первой. Материнство делает решительными даже самых скромных.

— Отдыхаю. Всегда хотела здесь побывать. Шоколадные реки, сырные берега…

Они снова помолчали, и потом та, вторая, сказала:

— Всегда хотела и вот, приехала. Дело в том, что я скоро умру.

Я обернулся.

К счастью, они этого не заметили — кресла высокие, видна была только одна пушистая макушка. Женщина, которая скоро умрет, была, по всей видимости, миниатюрной — или же сидела, съехав вниз и положив ноги на сиденье напротив. Но во второе мне верилось меньше.

И я сразу же, поспешно отвернулся, чтобы они не подумали, что их подслушивают.

— Рак? — переспросила первая.

— Нет, ну что ты. Как можно. Это же банально.

— Подожди, я не понимаю. А что тогда?

— А ты разве не помнишь, что я всегда была очень болезненным ребенком?

— Не помню. Я же пришла только в девятом. Но что ты боялась быть как все — это да. Это я помню. А я, наоборот, всегда боялась стать не такой, как все. Помнишь, вдруг стали носить короткие сапожки? У меня их не было, и я так убивалась! Именно из-за этих сапожек меня не брали в стаю. Ой, я что-то не о том. Я просто растерялась. Мы так давно не виделись, и ты чудесно выглядишь…

— Я расскажу, если хочешь. Никаких секретов.

— Хочу. Только я сейчас добегу до туалета, ладно? У меня это всегда — если волнуюсь, то сразу нужно в туалет. Я быстро!

— Да ты не переживай! Прямо сейчас не умру. Но я выхожу в Б., так что не задерживайся.

Первая женщина неловко хихикнула и встала с места, я услышал, как она идет по вагону. К сожалению, туалет располагался ближе к ним, чем ко мне, — и она не прошла мимо. Тогда я подумал, что мне тоже надо выйти — пройти мимо одной и дождаться в тамбуре другую.

Я очень хотел увидеть этих женщин.

Конечно, я уже придумал, как они выглядят. Как многие, я с легкостью узнавал русских женщин за границей, — пусть они не произносили при этом ни слова. Русские всегда печальны, даже если они молоды и прекрасны. Печаль — такая же полноценная черта русского лица, как высокие скулы.

Первая женщина — назовем ее А. — обладает внешностью неправильной, но пикантной. То есть у нее слегка курносый нос, брови птичкой и короткая верхняя губа, поэтому рот всегда полуоткрыт, — но у А. хорошие зубы, и эта особенность идет в плюс. На носу вполне вероятны веснушки. Когда она кому-то сочувствует, на лбу появляются две волнистые морщинки, похожие на математический знак приблизительного равенства. У нее хорошая фигура, но она любит поесть, а для спортзала слишком ленива — пока выезжает только на генетике. Одета просто, но вещи у нее дорогие, добротные — такие можно носить лет по десять.

Вторая, которая скоро умрет — назовем ее В., — из тех невысоких худышек, которых и в пятьдесят трудно назвать по имени-отчеству. В. — блондинка, глаза обязательно черные. Такие женщины нравятся и очень высоким мужчинам, и тем, кого природа обидела ростом, — это я, в том числе, о себе. Невысокие мужчины могут восхищаться модельными девицами, но по-настоящему они любят таких вот малышек. Слегка игрушечных женщин. Моя жена была подобного сложения — то есть она и остается такой, просто теперь всё, что к ней относится, употребляется вместе с глаголом «быть» в прошедшем времени. Когда мы жили вместе, я любил смотреть на ее вещи, которые она, к счастью, разбрасывала по всей квартире. Я убирал в шкаф ее крохотные туфли, поднимал с пола маленькие, как на ребенка, джинсы, и каждый раз восхищался ее изяществом. Всегда любил всё маленькое, детальное и сложное.