Я чувствую пустоту, лед, обрастающий вокруг моего сердца, тронулся. Отец говорил, что душа человека видна невооруженным глазом. Для этого не обязательно прибегать к хирургическим вмешательствам и вскрывать грудную клетку, чтобы увидеть действительно добрую душу и сердце. Ты светишься изнутри, совершая хорошие дела.

То, с чем я столкнулась, сейчас никак не влияет на мое прошлое или будущее, человек не помнит добро, не видит твои страдания. Все, что его заботит, это собственное существование. Кривить душой не умею и искренне переживаю за ребенка, который погиб. Но есть огромная разница, когда скорбишь по человеку, и переживаешь за свою дальнейшую жизнь, ведь меня в данный момент обвиняют. В какой-то степени все происходящее мешает мне искренне переживать. Мне жаль. Я успела проникнуться к мальчонке, но не могу сказать, что могу испытать те же переживания, как его родственники. И конечно, это несравнимо с тем, когда я потеряла своих родителей.

Время в лечебнице научило меня принимать ситуацию такой, какая она есть. Без того, чтобы переживания углублялись внутри. «Смерть — это только начало», говорил один из героев моего любимого фильма «Мумия». И все ее перевоплощения, каждый из нас испытает на себе, когда придет его время.

Единственное, на что надеюсь, это встретить своих родных, сказать им то, что не успела.

— У тебя связь с космосом, или ты все еще под обезболивающим? Мне стоит позвонить врачу и вернуть его? — Кэрри тормошит меня.

— Я чувствую себя бездушной сволочью. Матео погиб, а у меня нет никаких чувств. — Мне приходится убрать ногу с колен подруги и сесть удобнее.

— Ты ему не мать, это нормально. Да и после того, как тебя чуть не убили, по мне, правильное отношение ко всему. Ты свое хлебнула во время лечения, наверное, я тоже бездушная, так как за этот период у меня голова болела только о тебе. — Она отмахивается от назойливого луча, ослепляющего ее, приподнимается и идет к дальнему окну, закрывает штору. — Был бы у меня такой защитник, боюсь, стала озабоченной только им.

— Защитник, — хмыкаю я и показываю протащить ткань еще немного, так как солнце теперь направлено на меня. — Он как бельмо в глазу. Где не появись, он со своим назидательным тоном. Делай так… или вот так…

Кэрри усмехается, берет несколько конфеток чили из цветастой вазы и закидывает в рот. Мы еще не научились не кривить лицо каждый раз, когда острые специи смешиваются со сладостью. Но стоит достигнуть вкусной серединки, вспыхнувшие от перца щеки, мгновенно сменяются довольным выражением лица.

— Вот что самое обидное, ты не говорила, насколько он… — Она шевелит языком во рту, распространяя сладость, — вкусный. Меллон — как конфетка чили, вечно сосредоточенный и серьезный. Но как выстрелит, не знаешь, куда себя деть.

— Отвратное сравнение. Не о чем было говорить. — Она вскидывает руку, словно не может слышать моего вранья.

— Вот только не надо! Ты без ума от него. А он так орал здесь, когда тебе было плохо! Сидел около твоей кровати! А ты про назидания?! Такой мужик появляется раз в сто лет, охренеть можно! Но я верю в это. — Показывает свою кожу, покрывшуюся мурашками. — Стоит подумать о его потрясающих глазах, голосе и произнести имя, сразу происходит реакция. — Она замолкает, затем с загадочным лицом произносит: — Грант Меллон. — Снова указывая на кожу.

Отмахиваюсь от нее, привстаю, опираясь на ручки дивана, трость, лежащая около столика, громко ударяется об пол. Кэрри знает, что иногда перегибает палку. Это приятно, что она одобряет моего избранного, но выглядит слишком интимно. Или у меня такое восприятие. Еще не хватало, чтобы моя подруга влюбилась в него, будто мало размалеванной блондинки с вечно идеальными волосами. Я слышу, как следом за мной идет Кэрри, она сейчас похожа на ребенка, совершающего эксперименты со своим телом. Имя — мурашки и так по кругу. Ни разу не задумывалась, есть ли у меня подобная реакция.

— …Ты должна ставить им наши условия. Андреа не будет находиться в камере ни дня, — громко говорит только что вошедший в дом Грант и тут же сталкивается со мной, хватает меня за талию, молниеносно спасая от падения из-за нашего столкновения. — Надо смотреть, куда идешь, — грубо отрезает он, выпрямившись, и поставив меня в вертикальное положение.

— Это ты мне говоришь или себе? — упрямо нарываюсь на очередной скандал, он слишком много о себе думает.

— Думаешь, я буду нянчиться с тобой бесконечно? Или ты намеренно калечишь себя? — Его лицо находится опасно близко, но в этом нет интимного подтекста, только неприязнь.

— Чтобы отмести все улики? Ты об этом? Если ты мне не веришь, можешь топать отсюда. Дверь за твоей спиной. — Он цокает языком, растягивая свой красный галстук. — Можешь не придумывать речь. Ты либо веришь мне, либо отчаливаешь.

— И кто же придет к тебе на помощь? Не твой ли мексиканский мачо, заглядывающий каждый вечер в твою комнату! А я! Грант. Запомни это имя и быстро в кровать! — орет он, и я украдкой смотрю на свои руки, покрывшиеся мурашками, мне нравится, когда он настолько зол. — Еще раз он закроет за собой двери, и я сниму их все с петель. Клянусь!

Получаю свою трость от блондинки, с удовольствием изучающей наше поведение. Пусть знает, что между нами есть химия, уже надоела расхаживать здесь в своем коротком халатике каждый вечер. Смотрю на Гранта, он на пределе, кажется, не одну меня мучает ревность.

— Я приехал помогать, а не наблюдать за устроением твоей личной жизни. — Он проходит мимо меня, следом за ним к комнате бежит Саванна. — Камеры, пусть просмотрят все в округе. Мое решение не изменится. Они получат Андреа только через мой труп. — Дверь за ним закрывается, едва не ударив по размалеванному лицу его юриста. Про себя я злорадно улыбаюсь, но по-настоящему не подаю вида, продолжаю свое пешее до кухни под аккомпанемент подленького смеха Кэрри.

— Да уж, он не потерпит соперников. — Открывает передо мной раздвижные двери. — Как и ты. — Ловит мой строгий взгляд на себе. — Да знаю, он тебя не интересует, но твоя кожа не врет. Осторожней с ним, подруга!

Когда ты сидишь в четырех стенах в одиночестве, понятно, что заняться особо нечем. Ты пленник этого дома, помещения, как угодно. И, естественно, невольно лезешь туда, куда не нужно. Такой детский инстинкт — сунуть свой нос, главное, чтобы его не оторвала стоящая где-то поблизости мышеловка. Время на часах тикало слишком медленно, и я могла только догадываться, куда запропастились все люди, окружающие меня. Хотя они уже сделали это традицией, раз я не могла покидать дом, делали это за меня. Продукты, прогулки, дела. Черт, да это было невыносимо. Особенно тяжело в вечернее время, когда на всех каналах идут мексиканские мыльные оперы, не интересующие меня ни капельки. Смотреть на городок через окна, или сидя на балконе, в некотором роде обидно.

Я жаждала информации, огромной порции чего-то грандиозного. Но пока все крутилось вокруг расследования и моей заживающей ноги. Кэрри, Эрнесто, Саванна и Грант общались между собой, а со мной нянчились. Хотя каждый из них в курсе, что язва полностью затянется не скоро, есть неприятные моменты, но это скорей похоже на раздражающую болячку, чем на серьезную травму. Утрировать сейчас, когда все осталось позади, удобно, и я сама себе обещала больше не попадать в подобное.