Почему это несчастье приключилось именно со мной? Мне ведь всего семнадцать лет! Под влиянием страха и боли я начал проклинать все на свете, включая Бога.

Потом, немного успокоившись, я задумался над более практическими вопросами. Я иду в больницу, но какими документами я располагаю? Только временным видом на жительство. Успеют ли меня вылечить за три месяца? Ведь потом срок действия моего студенческого билета заканчивается. К тому же в больнице, наверное, придется платить. А откуда я возьму деньги?

Моя спутница остановилась и сказала:

– Не волнуйся! Там очень хорошие врачи. Они тебя вылечат! Я буду навещать тебя каждый день.

Я обнял ее и прижал к себе. Ее забота немного успокоила меня. Может быть, все действительно не так уж страшно?

И все же этот путь, который должен был вести меня к надежде, почему-то казался мне дорогой на кладбище.

Мы пришли в больницу и поднялись в приемный покой. Дежурная – молодая женщина – поинтересовалась, что нам нужно, и спокойным тоном, без раздражения, но и без сочувствия, направила нас в отделение неотложной помощи. Проплутав по длинным коридорам, в которых витали запахи дезинфекции, мы наконец очутились в большой комнате, заполненной ожидавшими своей очереди пациентами; одни из них выглядели обыкновенно, другие глядели затравленно, третьи стонали от боли. Мы просидели несколько часов, пока медсестра не пригласила нас в кабинет. Прием вел молодой жизнерадостный доктор. Он засыпал меня вопросами о причинах моего недомогания, но не получил вразумительного ответа. Да и что я мог ему сказать, если сам не понимал, что со мной произошло? Тогда, обращаясь к моей спутнице, он заявил:

– Я оставлю его в больнице. Завтра утром его осмотрит профессор.

Меня отвели в палату на одного и выдали пижаму, которая оказалась мне коротка, так что я в ней походил не на больного, а на клоуна.

Первая моя ночь в больнице прошла ужасно. Я в принципе не страдаю недостатком воображения, и сейчас оно рисовало мне картины будущего одну страшнее другой. Иногда, не в силах сдержаться, я принимался плакать. Как ни странно, слезы приносили облегчение.

Судьба нанесла мне слишком жестокий удар.

Если я ослепну, все мои грандиозные планы – стать профессиональным футболистом, получить высшее образование, переехать в Канаду или еще куда-нибудь – полетят кувырком. Я чувствовал, что погружаюсь в пучину отчаяния.

Внутренняя сила, всегда выручавшая меня в трудных ситуациях, куда-то улетучилась. Воля оставила меня, разум мой туманился, сознание мутилось.

Вдруг меня пронзила кошмарная мысль. Может быть, лучше покончить со всем этим сразу? У меня не было ответа на этот вопрос. В то же время во мне зрела уверенность, что мой выбор сводится к двум возможностям: наложить на себя руки и разом прекратить все страдания или вступить в борьбу и жить полной жизнью, с высоко поднятой головой.

От этих мыслей мое настроение чуть улучшилось. Несмотря на усталость, я почувствовал, что преодолел в душе какой-то важный барьер. Осознав, что решение – жить или умереть – зависит только от меня, я немного воспрянул духом.

На следующее утро меня разбудило хлопанье дверей и звуки шагов по коридору. В палату зашла молоденькая санитарка. Она принесла мне завтрак и перекинулась со мной парой слов. Я еще не вполне проснулся и отвечал на ее вопросы коротко. Мне хотелось побыть одному, мысленно подвести некие итоги… Итоги чего? Этого я и сам не знал, просто ощущал потребность осмыслить происходящее.

Потом началась утренняя суета. Меня водили из кабинета в кабинет. Незадолго до полудня ко мне в палату пришел тот самый профессор, с которым были связаны мои надежды. Его сопровождала целая группа людей в белых халатах – наверное, студенты и интерны. Прислушиваясь к репликам, которыми они обменивались на мой счет, я довольно быстро утратил энтузиазм. Больше всего они напоминали учителя с учениками, тогда как мне отводилась роль в лучшем случае классной доски. Профессор, указывая на меня, пустился в многословные объяснения, из которых я не понял ни слова. Зато смысл вопросов, задаваемых ему учениками, был мне предельно ясен. Из этого я вывел, что, возможно, профессор, в отличие от студентов, плохо говорит по-французски. Кстати, он ни разу не обратился ко мне, даже не поздоровался – очевидно, считал меня умственно отсталым. И вообще как человеческая личность я явно не представлял для него никакого интереса.

Сквозь красную пелену, застилавшую глаза, мне удавалось кое-что различать, и я принялся разглядывать входивших в группу девушек. Особенно мне запомнилась одна – высокая красивая шатенка с изумительной фигурой. Я настолько увлекся ее созерцанием, что вскоре совсем перестал слышать разглагольствования профессора Турнесоля{Профессор Турнесоль, он же Трифон Подсолнечников, он же профессор Лакмус – гениальный рассеянный ученый, персонаж комикса «Приключения Тинтина».}.

Позже, размышляя над презрительным отношением профессора, я решил, что оно объясняется тем, что он видел во мне всего лишь подопытного кролика, материал для своих экспериментов. Такой подход оставлял мне мало шансов на исцеление. Меня охватил гнев. Захотелось расколотить им тут все к чертовой бабушке.

В палату вошла медсестра с градусником. Измеряя мне температуру, она задавала мне разные вопросы:

– Откуда вы? Кем работают ваши родители? Где вы учитесь?

Ее дружеский благожелательный тон заметно поднял мне настроение.

Разумеется, я не сказал ей всей правды, ограничившись самыми короткими ответами. Не скажу, что я сознательно лгал. Скорее, воспользовался нашим с ней разговором как предлогом отвлечься от мрачных мыслей. В какой-то момент я поймал себя на том, что шучу с ней! В моем положении это была роскошь!

Прощаясь, она сообщила, что завтра меня ждет «великий день»:

– Сегодня не ужинайте. И постарайтесь с шести вечера до семи утра выпить не меньше трех литров воды.

Выражение «великий день» означало, что на завтра мне назначена операция. Не успела сестра выйти из палаты, как на меня вновь нахлынули сомнения. Страх холодной волной прокатывался по телу, от пальцев ног до макушки.

Возле палаты остановилась тележка с обедом. Мне подали кусок вареного мяса с картофельным пюре, яблоко, стаканчик йогурта и графин воды. Я был голоден и все съел, хотя еда была такой же пресной и невыразительной, как недавнее выступление профессора, и от нее исходил такой же отвратительный душок.

Пробудившись после операции, я не сразу сообразил, где нахожусь. Наверное, сказывались последствия наркоза. Я даже не понимал, что сейчас – день или ночь.

Я провел рукой по лицу и обнаружил, что глаза и половина лица у меня закрыты толстыми повязками. Кроме того, оказалось, что мне в руку воткнута игла от капельницы, а лежу я в кровати с решеткой.

Постепенно ко мне возвращалось сознание. «Здесь я, по крайней мере, в безопасности, – подумал я. – И никакие полицейские не явятся требовать у меня документы!» Как всегда в трудные минуты, единственным, что меня спасало, оставалась ирония.