утраченную духовную мощь. Война грозила пресечь шагановский род, а значит, и его существование…

За полночь, прислушиваясь к безмолвию в курене и на подворье, — вдруг всполошатся петухи! — домовладыка спустился с чердака на землю. Проведал коров, малость поиграл с Жулькой. Затем положил кисет на верстак, полуприкрыв его дощечкой. В выси маняще сверкали звёзды!..

10

Уже из Тихого Дона черпали водицу немецкие солдаты, уже фотографировались на берегах Кубани, уже играл по вечерам в Майкопе, где прежде казаки несли службу в кавалерийских отрядах, духовой оркестр оккупантов.

Смертельные смерчи, разгулявшиеся на южной казачьей равнине, неслись к предгорьям Кавказа. Вследствие поспешного отхода частей 18-й армии, правое крыло Приморской группы Красной Армии вновь оголилось, и всю тяжесть оборонительных боёв опять взвалили на свои плечи донцы и кубанцы. Позиции корпуса подковой выгнулись по берегам реки Белой, северо-западнее Туапсе. Ему противостоял 44-й немецкий корпус. Несколько раз станица Белореченская переходила из рук в руки, пока не был нанесён неприятелем мощный охватывающий удар. 12-я казачья дивизия с превеликим трудом вырвалась из кольца на рубеж Кушино — Гунайка, в то время как главные силы казаков отступали на Хадыженскую. Отсутствие надёжной связи между частями корпуса поневоле заставляло командиров принимать самостоятельные решения, руководствуясь оперативной обстановкой. Штаб 257-го полка наметил ночную вылазку в немецкий тыл, чтобы отвлечь, запутать врага, давая тем временем возможность эскадронам подняться на очередной горный перевал. Рейдовая группа в составе двух взводов начала подготовку с вечера.

После той памятной рукопашной на Якова Шаганова не единожды замахивалась бабка-смерть: под Васюринской пуля сбила пилотку; около побережья Лабы эскадрон попал под атаку «Юнкерсов» — Якова привалило в окопе; в тяжелейшем сражении у Черниговской осколок мины искорёжил ствол его карабина. Бой — переход, бой — переход… Спал нередко, как и другие казаки, в седле. Запеклась душа, стала куском калёного железа. Горестно взирал он на испепелённые нивы, на колонны беженцев, среди которых было множество чумазых ребятишек, ровесников его Федьки, прятавших головы от солнца под нахлобученными листами лопухов. Но как укрываться в голой степи от бомбардировщиков?!

Вполнеба полыхали нефтебазы. В Медведовской Яков оказался очевидцем поджога элеватора, заполненного зерном. И, остро осознав дикую стихию уничтожения, хаос войны, бессилие перед её истребительной мощью, он принял, как главную заповедь своего существования, призыв на одном из плакатов: «Увидел немца — убей его!» Этот лозунг оправдывал все поступки и прегрешения, ненависть к врагу, тяжелеющую при мыслях о доме, о хуторе, где уже хозяйничали захватчики…

В рейдовую группу отрядили тех, кто был посильней. Аверьян Чигрин, Антип Гладилин и Яков таились вместе с полусотней в грабовом лесу, у подошвы горы. Тут же, на вырубке, паслись лошади, выискивая среди пней и древесной поросли травицу. Зная, что предстоит тяжёлая ночь, казаки спали, сделав ложе из листьев папоротника, другие чистили карабины, кое-кто писал коротенькие весточки. Аверьян Чигрин, доштопав рукав гимнастёрки, деловито убрал катушку с иголкой в свой вещмешок и, уловив взгляд Якова, поднялся и негромко потребовал:

— А ну, сержант, покажь свой клинок. Проверю, какой ты казак.

Яков не заметил и тени насмешки в голосе односума. По тому, как любовно принял и оглядел бывалый рубака шашку, с безупречно ровной проточиной по полотну закалённой стали, чуть тронутую накрапами ржави, было понятно, что он знаток в кавалерийском деле.

— Да-а… Игрушечка… Старинная?

— Дедова.

— Вспомнил чтой-то, как жёнка твоя в Должанскую приезжала. Красивая женщина! И эта шашечка добрячая…

Аверьян, точно священнодействуя, несколько раз попробовал наточку большим пальцем. Потом, положив шашку остриём на тыльную сторону левой ладони, резко отнял её и ухмыльнулся:

— Круто заточена. Таким тупяком не головы косить, а подушки выбивать. Видишь, полоски на коже нет? А должна оставаться! Зараз переточим. А рукоятка по-умному сделана… Были ж мастера! Пальцы в бороздки ложатся! Мой тебе совет: ладонь в темляк не вдевай. Ежель сбоку крепко рубанут — так и вывихнешь лапу…

На переносном точильном круге, который вращал Яков, Чигрин старательно выправил лезвие. В подтверждение сказанному показал красную чёрточку на кулаке.

Случайные слова Аверьяна растревожили память Якова. Впрочем, не только он думал, наверно, в эти часы о близких людях. Дело предстояло рискованное. На пересечённой местности, в крайнем случае, могли спасти резвые ноги лошади, а в горах? Узкие тропы среди леса, каменистые ущелья — не разминуться… Лидия приехала в Должанскую, где стоял его полк, внезапно. С колхозным обозом добралась она до станции Кавказской. А оттуда — на попутке, на каких-то подводах, пешком — аж до Азовского моря! Левченко, тронутый таким отважным поступком казачьей жены, дал Якову увольнение на сутки. Вдвоём ушли за станицу, на песчаные приморские крутояры. С лица Лидии не сходило восторженное удивление, будто не могла до конца поверить в эту долгожданную встречу. И говорила, говорила… Цвёл шиповник. Июньское разнотравье дурманило, скрадывало молодые, истомившиеся в годовой разлуке тела. Оба были неистовы. Не могли избыть силу и жадную наполненность друг другом… С небывалой чёткостью запечатлелся тот миг, когда он после дрёмы открыл глаза и рядом увидел лицо забывшейся Лидии. Она счастливо улыбалась. Длинные чёрные ресницы, дужки тёмных бровей, приоткрытые губы, вспухшие от поцелуев, завитки волос на шее — всё было таким родным, любимым, несказанно дорогим, что он, ощутив вдруг захлест нежности, осторожным поцелуем разбудил её… А какой был их семейный ужин! На холстинке красовались и домашний каравай, и розовеющее вдоль шкуринки сало, и топлёное масло, и сыр. Дед Тихон передал не только шашку, хранившуюся где-то четверть века, но и бутылку медовухи. Соприкосновение с домом, с милой и такой недосягаемой прежней жизнью было столь острым, что Яков испытал тогда блаженные, редкие минуты душевного покоя. Лида рассказывала о Федюньке, который так подрос, что пришлось штаны его дотачивать сукном. Хвалилась, что дедушка Степан уже учит его читать. Подтвердила то, что сообщала в письмах: все родные здоровы, работают, шлют ему огромный привет. Потом Яков расспрашивал о хуторских делах и узнал, что ключевцы зимой собирали тёплую одежду для фронта и все, как один, подписались на военный заем… Но чем дольше говорила Лидия, тем ясней становилось Якову, как трудно хуторянкам да старикам вести колхозные дела, не жалеющим себя, работающим на износ ради общей победы. И он не стал открывать жене правду, что в их полку оружия хватает не на всех. Наоборот, уверял, что вот-вот с сибирских заводов поступят танки, самолёты и «Катюши», и немцев погонят вспять… Искупавшись в море,