Вопрос.

Насколько я сам могу по правде разобрать – я вроде как психую и чувствую, что мне надо включать заднюю и выбираться, вот только обычно я не совсем уверен, не могу точно сказать, правда ли я хочу выбраться или просто почему-то психую, и, даже хотя я психую и хочу выбраться, как кажется, я будто все равно не хочу их потерять, так что я обычно веду себя непоследовательно, говорю и делаю множество вещей, которые вроде бы их путают и дергают туда-сюда и причиняют боль, из-за чего, поверь мне, я всегда в конце концов ужасно себя чувствую, даже в процессе. Из-за этого, скажу тебе по правде, я психую и сейчас, с тобой, потому что дергать тебя туда-сюда и причинять боль – абсолютно последнее, что я…

Вопрос, вопрос.

Святая истинная правда, не знаю. Я не знаю. В этом я еще не разобрался. По-моему, все, что я пытаюсь сейчас сделать, пока мы тут сидим и говорим, – это правда переживать за тебя и быть честным о себе и своей предыстории отношений, и причем на полпути, а не в конце. Потому что предыстория говорит, что, как кажется, как правило, только в конце отношений я, кажется, способен открыться и рассказать о каких-то своих страхах и о своей предыстории причинения боли женщинам, которые меня любят. Она, конечно, причиняет им боль, эта моя внезапная честность, и обрывает отношения, из-за чего я потом боюсь, что, может, это-то и было все время моей подсознательной целью при наконец честном разговоре. Я не уверен.

Вопрос…

Ну, в общем, правда в том, что я ни в чем не уверен. Я просто пытаюсь честно рассмотреть свою предысторию и честно разглядеть то, что кажется паттерном, и вероятность повторения этого паттерна с тобой – а я, поверь мне, готов на все, лишь бы не это. Пожалуйста, поверь, причинить тебе любую боль – последнее, чего я хочу, милая. Этот самый отъезд, неспособность напирать до конца и, как сказал бы мистер Читвин, добить сделку – вот о чем я пытаюсь попробовать быть с тобой честным.

Вопрос.

И чем сильнее и быстрее я вкладываюсь вначале, ухаживаю, и преследую, и чувствую себя полностью влюбленным – интенсивность этой скорости кажется прямо пропорциональной интенсивности и срочности, с которыми, как кажется, я ищу способы выбраться, отъехать. Предыстория показывает, что заднюю я внезапно включаю точно тогда, когда мне начинает казаться, что я их получил. Что бы ни значило «получил» – если честно, я сам не знаю. Как кажется, это значит – когда я точно знаю и чувствую, что теперь они так же глубоко в отношениях и в будущем времени, как и я. Был. До того. Все происходит так быстро. Это страшно. Иногда я даже не знаю, что даже случилось, пока уже не слишком поздно, и я оглядываюсь и пытаюсь понять, почему ей было так больно, это она сумасшедшая, неестественно прилипчивая и зависимая или это от меня не бывает ничего хорошего в отношениях. Все происходит невероятно быстро. А ощущается одновременно и быстро, и медленно, как в автомобильной аварии, когда ты почти будто больше наблюдаешь со стороны, чем сам в ней участвуешь. В этом есть какой-то смысл?

Вопрос.

Мне, кажется, надо постоянно признаваться, что мне правда страшно из-за того, что ты меня не поймешь. Что я непонятно объясню или ты не по своей вине как-то неправильно истолкуешь то, что я говорю, и как-то вывернешь наизнанку, и тебе будет больно. Должен тебе сказать, я тут чувствую непередаваемый страх.

Вопрос.

Ладно. Вот и опасный момент. Десятки раз. Минимум. Может, сорок, сорок пять раз. Если честно – возможно, больше. В смысле – боюсь, намного больше. Похоже, я уже даже не уверен.

Вопрос…

На поверхности, в плане деталей, все очень разные – и отношения, и чем конкретно они кончались. Милая, но я как-то начал понимать, что под поверхностью они в основном одинаковы. Один и тот же основной паттерн. В каком-то смысле, милая, это понимание дарит мне некоторую надежду, потому что, может, это значит, что теперь я способен лучше понять себя и стать с собой честней. Я кажусь каким-то сознательным в этой области. Что, если честно, отчасти вселяет ужас. Интенсивное начало, почти на ускорении, и ощущение, как будто все зависит от того, когда они прекратят оборону и окунутся с головой, и влюбятся в меня так же, как я в них, и потом я психую и включаю заднюю. Признаю, есть что-то страшное в том, чтобы быть сознательным в этой области, как будто кажется, что как будто у меня как-то пропадает все пространство для маневра. Это безумно, знаю, потому что в начале паттерна мне и не нужно никакое пространство для маневра, последнее, что я хочу, – пространство для маневра, а хочу я только окунуться, и чтобы они окунулись со мной, и поверили в меня, и мы были вместе навсегда. Клянусь, я правда почти каждый раз, кажется, верю, что только этого и хочу. Вот почему мне не очень кажется, как будто я мерзавец или что-то такое, или как будто я действительно вру или что-то такое, – хотя все равно в конце, когда кажется, что я уже дал заднюю и внезапно совершенно отъехал из отношений, им всем почти всегда кажется, как будто я врал, как будто, если я говорил до этого правду, то никак не мог бы дать заднюю, что в итоге и делаю. Но я по-прежнему, если честно, не очень думаю, что так делал – врал. Если только я не оправдываюсь. Если только я не какой-то психопат, который что угодно может оправдать и не видит своего даже самого очевидного злодейства или который даже не переживает, но хочет обмануть себя и верить, что переживает, чтобы и дальше считать себя вполне приличным парнем. Все это так невероятно запутано, и это одна из причин, почему я сомневался, стоит ли поднимать с тобой эту тему, – из страха, что не смогу говорить понятно и что ты меня не поймешь и тебе будет больно, – но я решил, что раз я за тебя переживаю, то надо набраться смелости реально вести себя так, как будто я переживаю, ставить любовь прежде мелочных волнений и путаниц.

Вопрос.

Милая, ну конечно же. Только надеюсь, ты сейчас без сарказма. Я в таких потемках и мне так страшно, что, наверное, и не передать.

Вопрос.

Знаю, что надо было раньше рассказать о себе что-то из этого, да и о паттерне. Еще до того, как ты переехала ко мне из такой дали – что, поверь, значит так… потому-то я ведь правда почувствовал, что ты правда переживаешь – за все это, за нас, за жизнь со мной, – и потому-то я тоже хочу так же переживать и быть честным с тобой, как ты со мной. Особенно потому, что, знаю, именно я так старательно лоббировал твой переезд. Учеба, твоя квартира, кошку пришлось отдать – просто, пожалуйста, не пойми неправильно: то, что ты на все это пошла, лишь бы быть со мной, для меня очень много значит, и во многом благодаря этому я правда чувствую, как будто люблю тебя и так сильно переживаю – слишком сильно, чтобы мне не стало страшно, что я тебя дергаю зря или сделаю по ходу дела больно – а это, поверь, учитывая мою предысторию в этой области, так возможно, что надо быть полным психопатом, чтобы не задуматься. Вот что я хочу объяснить так ясно, чтобы ты поняла. В этом есть хоть малейший смысл?

Вопрос.

Все не так просто. По крайней мере, не для меня. И поверь, для себя я не то чтобы совершенно приличный парень, который никогда не ошибается. Если честно, парень получше, наверное, рассказал бы о паттерне и предупредил бы даже до того, как мы переспали. Потому что я знаю, что меня потом мучила совесть. Когда мы переспали. Несмотря на то как невероятно волшебно, восторженно и правильно это было, ты была. Наверное, совесть мучила потому, что это я так старательно лоббировал переспать так быстро, и хоть ты совершенно честно сказала, что тебе идея переспать так быстро не нравится, и хоть я даже тогда тебя уважал, и сильно переживал, и хотел уважать твои чувства, но все же меня так невероятно влекло к тебе – такая почти неотразимая вспышка влечения – и все это так нахлынуло, что – хотя это даже, сам знаю, было совершенно необязательно, – я слишком быстро окунулся с головой и, наверное, давил и торопил тебя тоже окунуться и переспать – хотя, по-моему, где-то в глубине и понимал, наверное, как неудобно и совестно мне будет потом.