Сколько я ни встречалась с докторами, никогда не замечала такой самоуверенности. Но Костров с его седой гривой и проницательным взглядом, со своими монографиями на четырех языках, живописно расположенными на полках в кабинете, умел внушить доверие не только съехавшим пациентам, но и их многострадальным родственникам. В этом я уже давно убедилась на своем опыте. И даже я сама потихоньку подпадала под влияние всех этих бредней о сексе и самоубийстве. Возможно, обстановка располагала! На психику любого больного особое влияние оказывают крашенные зеленой краской до половины стены, больничные коридоры.

Вместе со мной в отделении психиатрии лежало человек двадцать. Это были мужчины и женщины, выглядевшие в основном так же, как и остальные больные в других отделениях. Женщины носили ситцевые халаты, мужчины — тренировочные костюмы советских времен или китайские, постсоветские. Шаркать по коридору было принято в домашних тапочках. Эти люди совсем не походили на сумасшедших. Только одни из них слишком часто плакали, другие не спали ночами. Были и такие, как я, — самоубийцы-неудачники.

Среди моих коллег по отделению были «острые», то есть с чем-нибудь этаким, накрывшим внезапно слабую психику. А были «сезонные», то есть те, которые попадали сюда пару раз в год. Обычно такие пациенты лечились весной и осенью, но были экземпляры, «обострявшиеся» летом.

Целыми днями в больнице было нечего делать. Ну, завтрак, процедуры: уколы, капельницы, физиотерапия, массаж, психотерапия, ароматерапия, душ Шарко. Потом обед, сон, обход, ужин, телевизор, отбой. Но ведь голова-то пустая! К тому же прорва времени уходила на ожидание своей очереди в тот или иной процедурный кабинет. Психи, мои соратники, пачками сидели на дерматиновых кушетках и болтали, болтали, болтали! Откуда столько слов у человека берется? Я столько говорить не могла из-за сонливости, вызванной таблетками, но остальные тараторили без умолку. Почему их в сон не клонило? Наверное, иммунитет к лечению!

Однажды утром я ожидала своей очереди в физиокабинет, где мне предстояла процедура под названием «гальванический воротник». Если честно — приятно ощущать на плечах легкое электрическое покалывание. После двадцати минут удовольствия меньше болела травмированная спина и проходило тошнотворное головокружение. Впереди меня в очереди сидело человек пять. Двое мужчин, лечившихся, кажется, от хронических запоев, и три женщины. Я их знала. Двое — из «сезонниц», страдающих бессонницами и расстройствами памяти, и одна — после неудачного суицида, молодая жертва мужской неверности.

— Проклятые кошмары совсем замучили, — жаловалась одна «сезонница», полная дама лет сорока с белыми стрижеными волосами. — Ох, беда! И ни кино страшное не смотрю, ни гадости не читаю! Вот ложусь вечером, все нормально, а потом начинается: бегают такие, все в белом, волосища длинные, с ножами, полосуют меня…

Нет, она точно тайком «Матрицу» вторую посматривает! Откуда иначе эти белые, длинноволосые? Я спрятала улыбку, сделав вид, будто зеваю в ладошку.

Вторая сезонница сочувственно заохала, а молодая самоубийца только пожала плечами. За время пребывания в психиатрической больнице я заметила, что те, кто действительно однажды решал прекратить свой земной путь, становятся на некоторое время вроде как просветленными. Они будто вспоминают что-то, что неожиданно осветило их как-то раз и потерялось навсегда в глубинах памяти. Потом это проходит. Многие начинают ценить свое возвращение в мир живых и наслаждаются каждой минутой, а единицы поскитаются некоторое время неприкаянно и решают уйти снова. Мне показалось, что наша суицидальная особа была из единиц.

Пока шел разговор о кошмарах, я не очень прислушивалась, но потом вдруг услышала слова:

— …Кошмар на самом деле. Кишки волочатся по земле. А он орет!

Я подняла голову. Тут одной «Матрицей» не обойтись! Для таких видений и «Ночи живых мертвецов» маловато!

— И это было на самом деле? — этот вопрос задала вторая «сезонница». Оказалось, рассказ вела самоубийца. Она ответила безо всякого раздражения:

— Я же говорю, это ей мерещилось. Она у нас запойная, мы уже все запарились с ней. Пьет неделю-другую, а потом начинает порезанных мужиков, в натуре, видеть. То есть она вроде бы признает, что это глюки, но рассказывает с такими деталями — дуба дать можно! — Рассказчица мрачно усмехнулась и добавила нечто невероятное. То есть невероятно было, что именно я и именно сейчас услышала это: — Но моя тетка не одна такая. С ней вместе художница лечилась, так та вообще повесилась!

— Что?! — Я подскочила почти на метр над кушеткой. — Художница? Как ее звали?

Самоубийца удивленно уставилась на меня. Это удивление было первой эмоцией, которую я увидела на ее лице.

— Не знаю. А что? — спросила она.

Сонливость растворилась в непомерном возбуждении: тетя этой девушки знала мою маму перед самой ее смертью! Я несколько месяцев почти проспала, но сейчас было совершенно ясно, что время для расслабленности прошло.

— Скажите мне, пожалуйста, как найти вашу тетю! — попросила я. Наверное, мой тон звучал очень убедительно, потому что самоубийца ответила очень быстро и очень конкретно:

— Ее адрес — улица Калинина, сто тридцать девять. Частный дом.

— А имя? — домогалась я. — Имя вашей тети?

— Анна Владимировна Свешникова.

— Спасибо, — я уже бежала по коридору к своей палате за одеждой для выхода в город. Вообще-то надо было предупредить о своем намерении Кострова, но я подумала, что он начнет меня отговаривать от визита к даме, страдающей галлюцинациями. Нет, мне уже не сдержаться! Если не поговорю с этой Анной Владимировной прямо сейчас — меня разорвет от избытка эмоций.

В палате никого не было, поэтому лишних вопросов никто и не задавал. Я оделась в мятые джинсы и не очень свежую рубашку. Неважно, все неважно! Только бы не забыть: «Калинина, сто тридцать девять». Через пять минут автобус подъехал к остановке «Областная психиатрическая больница», и я вскочила на заднюю площадку.

Анна Владимировна жила в доме, который я бы определила как катастрофически заброшенный. Дом давно не красили, заборчик из щербатых деревянных реек покосился. Во дворе царило запустение. Почти все пространство было завалено невероятными предметами — гора автомобильных, а может, и тракторных, покрышек высилась справа, сломанные клетки для кроликов — слева. Покореженный велосипед, поленница-завалюха, старые полуразломанные козлы, проржавевшие тазы, кастрюли, ванна, наполненная дождевой водой… Повернуться негде! По двору сновали худые грязные куры, пахло ужасно: навозом, гнилью, чем-то давно протухшим и затхлым.

Из дома на мой зов вышла пожилая дама с пышной «бабеттой» на голове и в роскошном шелковом халате. В руках дама держала ужасно длинные вязальные спицы. С удивлением я отметила, что у ее вязания было примерно шесть рукавов и одна штанина. Спросить, на кого это вяжется, я так и не решилась.

— Здравствуйте, Анна Владимировна! — сказала я приветливо. — Я знакомая вашей племянницы.