– Нет, это никуда не годится. Ты зимой в них все себе застудишь…

– Ну пожалуйста!

– Почки! Поясница! Придатки! Пойдем еще поищем.

– Мам, у нас в классе все так ходят, ну пожалуйста!

– Папе не понравится.

На этом Женя умолкает.

Домой они возвращаются с парой обычных джинсов в пакетике – приличных, как сказала мама, без рванья и голого пупка. Такие папа в мусорку не выбросит, в таких на Женю лишний раз никто не взглянет.

Так некстати вспоминается Илья, его футболка с «КиШ», прилипшая к лопаткам. Жене хочется его увидеть. Ей хочется верить, что она понравилась ему всерьез.

От «Рижской» тянет черным паровозным дымом. Мимо в центр едут скорые, воют призраками, разгоняют пробку – одна, другая, третья. За ними красно-белые пожарные машины. От сирен тревожно звенит воздух, и Жене тут же вспоминается авария, которая случилась один раз недалеко от поворота к их деревне. Вывернутые кузова машин, стекло и вперемешку кровь, очень густая, похожая на плюхи смородинового варенья.

Восьмого августа, за пять минут до восемнадцати часов, когда Женя с мамой только подъезжали к своей станции метро, переход на Пушкинской взорвали. Взрывная волна вывернула наизнанку застекленные киоски, смешав их внутренности с битым стеклом, железом, прохожими и продавцами. Разветвленная подземная кишка полыхнула, поперхнулась черной сажей, выдохнула бетонную крошку и дым.

По тому переходу в то самое время шел мамин двоюродный дядька, лысоватый дед, всю жизнь проживший недалеко от улицы Тверской. Он как-то приезжал под Новый год, когда Жене было восемь. Он подарил ей шоколадку с балериной на обертке и у него ужасно пахло изо рта.

Она даже не может вспомнить его лицо: хоронят дядьку в закрытом гробу, обитом кумачом. Похолодало, накрапывает дождь. Жена умершего рыдает, стащив с седых волос косынку, рядом мрачно бледнеют сыновья. И мама плачет в носовой платок, хотя видела того дядьку, наверное, три раза за всю жизнь. Папы нет, он стоит на точке.

Женя кутается в джинсовку, рассматривает памятники, мрачные укоризненные лица. На одном фотографии нет, даты рождения и смерти совсем близкие, могильный холмик свежий. Оттуда тянет совсем несправедливой смертью, и Женя отодвигается подальше, под куст мокрой сирени. Маминого двоюродного дядьку ей не очень жаль: он умер старым, успел пожить свое.

По тропинке между оградками идет тетя Мила с Ильей и Дашей. Тетя Мила берет маму за руку, как будто и не ссорились. На Женю она не смотрит, ни она, ни Даша. Илья только молча кивает и встает поодаль. Женя старается поймать его взгляд, но он все время направлен куда-то по касательной и мимо.

Женя к нему тоже не подходит. Все ее фантазии вдруг делаются чушью, горчат и оседают где-то в районе живота. Сердце у Жени вырастает, заполняет собою грудь, больно давит на ребра изнутри. У гроба завывает вдова, вой бьет в лицо, мечется под кронами сосен, и Жене хочется поскорей уйти.

Когда Илья поцеловал ее на поле, она даже испугалась, с какой легкостью ответила, как будто знала и ждала. Ей казалось, что между ними связь, что он – стена, за которой можно спрятаться, настоящий друг, принц, бог знает кто еще, что он давно в нее влюблен. А он просто напился и, наверное, хотел потрогать сиськи, как и все они. «Козел он», – так сказала бы Дианка, но она не скажет и даже не узнает.

Дома по телевизору снова показывают дым, оцепление, толпу за ним, ошпаренные ноги, спасатели выносят раненых. Из перехода выбираются посеревшие люди в разорванной одежде, по тротуару ходит парень – босиком, в одних трусах. Он говорит с кем-то по мобильному телефону и все время вытирает посеченный лоб, размазывая кровь. Лежит без движения женщина, обесцвеченные волосы, наполовину черные, сгоревшие, налипли на лицо. «Явно чеченский след», – говорит Лужков. Как будто какой-то фильм. Или продолжение бесконечных новостей о Чечне, репортажи с далекой незатухающей войны.

Что было бы, окажись в том переходе Женя? Не в эпицентре взрыва, а где-нибудь с краю. С тихим и горьким торжеством она представляет, как поднимается по лестнице, джинсы (те самые, купленные мамой) разорваны, колени в кровь, но (разумеется) серьезных повреждений нет. На середине лестницы ее подхватывают под руки спасатели, здоровые мужчины в касках, масках, они несут ее и бережно сажают на траву. Ее осматривают врачи, и приезжают мама с папой, мама рыдает, папа тоже весь на нервах, говорит Жене, как она им дорога. Женю везут в больницу, в чистую палату, и там ее навещает Илья, он очень сожалеет, что так с ней поступил. Говорит, что он козел и трус, что она ему правда очень нравится. Что он тоже скучает. А Женя скорбно молчит и только вздыхает, и слеза красноречиво стекает по щеке.

Она стала бы ценной, как бабушкин фарфор в серванте, обрела бы вес и плотность. И мама говорила бы: «Обратите внимание на нашу девочку. Она у нас лучше всех».

Жизнь бы переменилась сразу, окажись Женя в том переходе.

Яблоко невыносимо кислое, до слез. Но Женя тщательно его пережевывает, разглядывая Юлечку.

Юлечка – девушка Ильи, и, похоже, у них все серьезно, раз он привез ее на бабушкин юбилей. У Юлечки узкое лицо с остреньким подбородком и красивые, чуть вытянутые к вискам глаза. Она дорого, но сдержанно одета: джинсы, рубашка, кеды. Волосы убраны в хвост. Она учится с Ильей в Финансовой академии. Родители Юлечки юристы, у них своя фирма в Екатеринбурге. Юлечка часто бывает в Париже, рассказывает об осеннем Монмартре, о жареных каштанах, о грядущей стажировке во Франции. Она не курит и не пьет. Она отлично учится – перспективная студентка, как говорит о ней тетя Мила, – доброжелательна и весела, и, когда она улыбается, видны ее идеально ровные зубы. А улыбается Юлечка часто, и вместе с ней постоянно улыбается Илья. Не так, как раньше, – открыто и спокойно, – а так, будто ему слегка неловко.

Он стал еще выше и шире в плечах, стрижется все так же коротко, но бреется редко, оставляет щетину на подбородке и щеках. Подрабатывает в компании у родителей друга и уже скопил на первую машину. На ней они все и приехали, на белой свадебной «девятке» с тонированными стеклами и нелепыми квадратными обвесами – будто вставная челюсть. Теперь он нас катает, гордо заявляет тетя Мила, и Илья снова сдержанно улыбается в ответ, глядит на Юлю, на ее реакцию. Юлечка о «жигулях» и Илье не говорит, она вовсю расхваливает бабушкин салат.

Юлечка и Илья хорошо смотрятся вместе. Идеально, будто их с рождения прилаживали друг к дружке. Бабушка, мама, папа и тетя Мила очень за них рады.

Женя кусает яблоко.

На кухне она смотрит на себя в зеркало над раковиной, трогает лицо (бледное, как тесто, прыщ на лбу горит огнем), пальцами сжимает кончик носа (слишком мясистый), приподнимает уголки глаз, слегка оттягивая их к вискам (редкие ресницы, прозаическая форма), перебрасывает волосы на одно плечо, затем на другое. Волосы Женя недавно красила оттенком «Шоколад», на упаковке волосы красивые, но у Жени они вьются в беспорядке, пушатся – один сплошной колтун. Все не то. Все не такое.