Лени взяла меня за руку, и я вдруг поняла, что бессознательно вцепилась ей в бедро. «Что с тобой, Роза?» – участливо спросила она, и Августина тут же обернулась – темное пятно где-то на периферии взгляда. Грегор вечно жаловался, что ему мерещатся какие-то мухи, бабочки, пауки, а я успокаивала его: «Смотри на меня, любимый, сосредоточься».

– Роза? – Лени тихонько погладила меня по руке и вопросительно взглянула на Августину, но та лишь покачала головой, и темное пятно заплясало; я закрыла глаза, сил больше не осталось.

Можно перестать быть, даже когда ты жив: скажем, Грегор не умер, но его больше не было, во всяком случае, для меня. Рейх продолжал сражаться, еще шла работа над вундерваффе, чудооружием. Страна надеялась на чудо, только вот я никогда не верила в чудеса. Война, говорил Йозеф, закончится только тогда, когда Геринг сможет влезть в штаны Геббельса, а значит, она будет длиться вечно. Но я решила больше не драться, и если сейчас восстала против чего-то, то не против СС, а против самой жизни. Сидя в автобусе, который вез меня в Краузендорф, за главный стол страны, я перестала быть.

Водитель снова притормозил. Я увидела Эльфриду, стоявшую на обочине: одна рука сунута в карман пальто, в другой – сигарета. Наши взгляды встретились, и я заметила, как у нее заходили желваки. Не сводя с меня глаз, она затоптала окурок, поднялась в автобус и сразу направилась к нам. То ли Лени подала ей знак, то ли Августина что-то сказала, а может, дело было в выражении моих глаз, но она села рядом с Лени, по другую сторону узкого прохода, и нарочито четко произнесла:

– Доброе утро.

Лени смущенно пробормотала «привет»: утро явно не было добрым, неужели Эльфрида не понимала?

– Что это с ней?

– Не знаю.

– Что они сделали?

Лени молчала: ясное дело, Эльфрида обращалась не к ней, а ко мне, просто меня больше не было. Но она об этом не знала и, откашлявшись, продолжила:

– Берлиночка, ты что же это, подъем с отбоем перепутала?

Девушки захихикали, одна только Лени сдержалась.

А я думала, что больше не выдержу. Вот клянусь тебе, Эльфрида, не выдержу.

– Улла, как тебе прическа? Одобряешь?

– Все лучше, чем косы, – тихо ответила Улла.

– Похоже, в Берлине сейчас такая мода.

– Эльфрида! – возмутилась Лени.

– А одета-то как смело, берлиночка, – небось сама Сара Леандер не рискнула бы.

Августина надрывно закашлялась: может, хотела намекнуть Эльфриде, что хватит, пора остановиться. Или догадалась, в чем дело: она ведь тоже потеряла мужа на войне и с тех пор всегда носила траур.

– Да что ты в этом понимаешь, Августина? Ты же кто? Крестьянка неграмотная. А вот берлиночка во имя моды готова бросить вызов холоду. Давай, преподай нам урок, берлиночка!

Я уставилась в потолок, отчаянно надеясь, что он сейчас рухнет прямо на меня.

– О нет, видимо, лекции мы сегодня не достойны.

Зачем она это делала? Зачем мучила меня? И ведь снова по поводу одежды. Сама же советовала: не лезь не в свое дело. Так почему бы не оставить меня в покое?

– Слушай, Лени, ты читала «Упрямицу»?[8]

– Ну да… в детстве…

– Хорошая книжка, а? Думаю, с этого момента нам стоит звать Розу Упрямицей.

– Прекрати сейчас же, – взмолилась Лени, стиснув мою руку. Я отдернула ее и вцепилась в собственное бедро, пока боль не привела меня в чувство.

– Точно-точно, помолчим. Вот и Геббельс говорит: враг не дремлет.

Я подалась ближе:

– Ты чего добиваешься, а?

Лени зажала пальцами нос, будто собиралась нырнуть: так она боролась с паникой.

– Ну-ка, подвинься, – решительно заявила я; она посторонилась. Я выбралась в проход и нависла над Эльфридой. – Какого черта тебе надо?

Та коснулась моего колена:

– Мурашки, надо же. Трусишь?

Я влепила ей пощечину. Она тут же вскочила, оттолкнула меня, швырнула на пол, но в следующий миг я уже была сверху. Жгуты вен вздулись на ее шее, как натянутые до предела, готовые порваться струны. Но я не понимала, что дальше делать с этой женщиной.

«Учитесь ненавидеть, – говорила моя учительница истории. – Немецкой девушке нужно уметь ненавидеть». Эльфрида стиснула зубы, пытаясь освободиться или хотя бы сбросить меня, мы дышали в такт – прерывисто, надсадно.

– Ну что, выпустила пар? – спросила она наконец, и я бессознательно ослабила хватку, но не успела ответить, как охранник схватил меня за воротник пальто и потащил по проходу, как уже делал дома.

Несколько раз ударив по почкам и по обнажившимся бедрам, он заставил меня сесть впереди, сразу за водителем – рядом с Теодорой, в том же ряду, что и Сабина с Гертрудой. Теодора нервно пощипывала мочки ушей: похоже, она не ожидала, что эсэсовец может ударить одну из нас, выполняющих такую важную и ответственную работу для самого Гитлера. Это ведь вопрос жизни и смерти, герр капрал, проявите немного уважения! А может, наоборот, она давно привыкла к подобным сценам, да и муж ее регулярно поколачивал, причем не только после пары кружек пива. Сам Гитлер говорил: мол, чем значительнее мужчина, тем незаметнее должна быть его женщина. Так что сиди, «одержимая», не смей даже голову поднять.

Эльфриде тоже досталось; я слышала, что охранник бил ее ногой, но она не издала ни крика, ни стона.

Сев за стол, я уже не могла не есть и, собравшись с духом, попробовала все – только не из страха перед эсэсовцами, а в отчаянной надежде на отравление. Один крохотный кусочек – и сразу смертный приговор, даже обвинения не предъявят. По крайней мере, избавлюсь от этой рутины. Но еда, как обычно, оказалась безвредной, и я не умерла.

Мои спутницы месяцами не видели женихов и мужей. Вдовой официально числилась только Августина, но, по сути, все давно были одинокими, и вряд ли кто-нибудь из них стал бы сочувствовать моей боли. Может, оттого я никому и не рассказала, даже Лени с Эльфридой, у которых не было ни мужей, ни женихов.

Лени рассуждала о любви с наивностью провинциальной девчонки, прочитавшей уйму дамских романов, но так и не испытавшей этого чувства. В жизни она знала одну эмоциональную привязанность – к родителям, которые всегда были рядом; время оставить отца своего и мать свою и прилепиться к кому-то другому для нее пока не пришло.

Августина однажды сказала: «Лени больше всего в жизни хочет, чтобы война поскорее закончилась, – иначе не успеет выйти замуж. Разумеется, по большой любви, которую она так ждет» (бросив издеваться надо мной, она переключилась на Лени).