– Я попрошу Варжетхан. Она сможет ей помочь, – пообещала бабушка.

Георгий с Зариной не уехали после похорон. Они остались на время жить у Алины. Бабушка договорилась об обследовании в городе. Варжетхан подбирала травы, в которые так верила Зарина. Дело было в гормонах, в функциях щитовидной железы. Зарина, как оказалось, панически боялась таблеток, и Варжетхан смалывала их в пыль, подмешивала в свои травы и раскладывала по маленьким кулечкам, которые скручивала из пергаментной бумаги. Зарина менялась на глазах. Она даже подружилась с Алиной. Георгий возился с крышей гаража, менял забор, а Зарина помогала по хозяйству.

– Скажи мне, откуда эта коробка? – спросила она однажды.

– Тимур завещал его кремировать, – призналась Алина. – Это когда тело сжигают, а прах развеивают. Он не хотел лежать в земле. Мы все сделали так, как он просил. Похоронили пустой гроб. А Тимур теперь над Тереком. Там, где обрыв. Хочешь, я покажу тебе это место?

Они пошли на обрыв, и Зарина долго стояла на самом краю, глядя на бурлящую внизу реку, на камни, стремительно заходящее солнце.

– Я тоже хочу так же. Чтобы как Тимур. Пусть меня сожгут, и я буду летать над Тереком. Это такое счастье, – сказала Зарина.

– Тебе еще рано над Тереком летать, – рассмеялась Алина. – Если за тебя взялась Варжетхан, тебе еще рожать придется.

Зарина заплакала. Потом она часто плакала, но уже от счастья. Она не только смогла забеременеть, но и родить сына. Зарина считалась чуть ли не старухой. В ее возрасте уже внуков нянчили, а не детей рожали. Ей был всего сорок один год. Варжетхан очень гордилась своей работой, а ее слава колдуньи, которая даже сухую ветку заставит плодоносить, после этого разнеслась с новой силой.

Бабушка не оставляла попыток заняться обычными женскими делами, которые у нее никак не получались, – копаться в саду, готовить, шить, вязать, закатывать банки, рукодельничать. Меня, внучку Лермонтова, соседки всячески опекали, поскольку считалось, что бабушка скорее потеряет ребенка, чем уследит за ним. И все в селе пытались научить меня готовить, вязать и вести хозяйство, чтобы я выросла обычной женщиной, а не Лермонтовым.

Почему бабушка стала Лермонтовым? То ли она от природы была безразлична к быту, то ли сказалось влияние военных лет, то ли ее способность к домохозяйству отняла профессия, которая была важнее всех детей, мужей и супов, вместе взятых.

Я прекрасно помню, как бабушка шла к Альбине в ее «кафэ» и приносила оттуда ведро бульона. Обычное белое эмалированное ведро, но с бульоном, налитым по самый край.

Альбина, как и бабушка, хранила и переносила продукты в неподходящих емкостях. И это ни у кого не вызывало удивления. Если в эмалированных ведрах хранился бульон, то араку – местный вариант водки – Альбина предпочитала держать в здоровенных алюминиевых флягах для молока. Если Альбина катила в чей-то дом флягу, а она отчего-то сама их катала, не позволяя никому помочь ей, то жди очередного праздника. В кувшинах для вина хозяйка «кафэ» переносила соус цахтон для отварной картошки, а томатный соус для мяса требовал непременно бельевого тазика. Творог и сыр она и вовсе носила в наволочке. Хотя нет, последнее совсем неудивительно, в наволочках вообще много чего хранилось – от сушеных трав до запасов гречки. Девочек на уроках труда первым делом учили шить не фартуки, а наволочки.

Бульон Альбина отливала специально для бабушки, чтобы она могла сама поесть и меня накормить. К бульону прилагались лепешки из кукурузной муки, которые в грузинской кухне называются мчади, а у нас в селе – чади. Чади пекла лично Альбина. И таких чади я больше нигде никогда не ела.

– Ты опять Машу кормишь бульоном из ведра? – спрашивала мама, когда вызывала бабушку на переговоры на почту. Конечно, это звучало как упрек, и бабушка обижалась.

Лермонтов очень хотела стать как все – варить варенье, закатывать огурцы (обычно она забывала положить соль). Банки у нее взрывались все по очереди или одновременно. Если из подвала доносилась канонада, соседки не волновались – у Марии банки опять взорвались. Бабушка мечтала научиться готовить мясо так, чтобы оно было мягким, отваливалось от костей, печь пироги так, чтобы тесто просвечивало сочной начинкой, и варить бульон, чтобы хотя бы отдаленно он был похож на Альбинин. Но бабушку все время отвлекала работа – не было времени стоять над кастрюлями. Надо было бежать в редакцию, ехать в соседнее село, брать интервью, верстать номер. Бабушка с облегчением и даже радостью выливала кошкам недоваренный суп, накрошив туда хлеба. Да, больше всего на свете она любила горбушку серого хлеба-кирпича, натертую чесноком. Лук, репчатый, могла есть просто так, откусывая большими кусками. И даже не морщилась. Еще она любила какао, могла пить его литрами. А кофе не любила и не умела варить. Альбина, приходившая к бабушке неожиданно, каждый раз закатывала глаза и хваталась за сердце.

– Что ты ешь? – ахала она и пыталась вырвать из бабушкиной руки кусок засохшей горбушки. – Разве я плохо готовлю, чтобы ты так ела? Разве тебе не стыдно?

Бабушка показывала Альбине результат своих попыток испечь пирог. Альбина брала кусок и била им об стол. Звук раздавался громкий.

– Зачем продукты испортила? – возмущалась повариха. – Зачем меня позоришь?

– Ты-то тут при чем? – не понимала бабушка.

– А кто тебе рецепт дал?

– Ну, может, он вкусный, – обижалась бабушка.

Альбина, перестав тарабанить по столу тестом, отрывала кусок и с отчетливо выраженным на лице презрением и даже ужасом клала в рот. Потом морщилась и выплевывала.

– Что ты туда положила?

– Соду, кажется.

– Содой стаканы чистят, зачем в пирог класть?

В этот момент я выносила во двор свое произведение домоводства – очередную наволочку.

– Дидина, девочка, – умилялась Альбина, – дай бог тебе мужа богатого! Какое счастье, что девочка пошла…

Тут Альбина запиналась, поскольку никто не знал, в кого я пошла. Точно не в маму и не в бабушку. Всегда можно было сказать, что девочка пошла в тетку, в троюродную бабку, свекровь, сестру свекрови или племянницу свекрови, но не в нашем случае. У меня и отца-то не было.

– Ох, бедная девочка, – тут же начинала жалеть меня Альбина, – сиротка. Ничего, я тебя всему научу. Будешь такое тесто делать, что твой будущий муж станет толстым и уважаемым.

В селе считали, что, если мужчина оставался худым, значит, жена его плохо кормит. Или так плохо готовит, что мужчина приготовленное есть не может. Мужчина с животом – признак хорошей хозяйки. Но я не помню ни одного случая, чтобы женщина не умела готовить. Готовили все. И столы накрывали. Разница была лишь в «коронных» блюдах. Кто-то лучше пек, кто-то быстрее резал, у кого-то фарш оказывался вкуснее, но готовили все… кроме моей бабушки.

Моей маме, своей дочери, которая жила в Москве, бабушка жаловалась на то, что ничего не успевает. Вот бы нашлось такое приспособление, в которое все закидал, закрыл и через пятнадцать минут вытащил готовым. Бабушка смотрела далеко в будущее, но в те годы мультиварки еще не были изобретены. И хлебопечки, которые делали идеальное тесто, тоже. Не существовало и микроволновок, чтобы быстро подогреть еду. Поэтому подача блюд гостям в нужный момент считалась особым навыком, даже даром.