Он оказывается у меня за спиной. Меня окутывает приятный аромат мужского парфюма. Но ожидаемых мурашек, бабочек в животе или сбившегося дыхания, как бывает от близости с Давидом, не наблюдается.

Я разворачиваюсь лицом к Дамиру, отступаю на шаг, увеличивая между нами дистанцию. Слишком близко он находится.

—И…— немного мешкаю я, прежде чем произнести вслух свою просьбу.— И не мог бы ты снять поло? Хочу изобразить тебя чуть ниже ключиц.

Я краснею от своей просьбы. Да, с натурщиками все проще. Их я с легкостью могу попросить раздеться догола и при этом давно уже не испытываю неловкости. Они для меня словно неодушевленный предмет. Никаких эмоций.

—Но если ты против, то …

—Я не против,— тихо и с хрипотцой в голосе говорит он.— Перед такой девушкой, как ты, я могу не только без футболки остаться.— В его глазах появляется хищный блеск, на лице соблазнительная улыбочка.

Покашливание у входа разрывает наш зрительный контакт. Я совсем забыла, что в студии находится Богдан. Он, в отличие от Давида, ведет себя так, словно и в самом деле моя тень. Разговаривает в крайних случаях и почти незаметен.

—Это кто?— хмуро спрашивает Дамир, оборачиваясь.

Богдана он не заметил, когда вошел сюда, так как тот занял свой пост в углу рядом с вешалкой и был за его спиной.

—Прости, это мой телохранитель. Отец помешан на безопасности. Я уже привыкла за несколько лет, что даже в туалет хожу в сопровождении,— неловко отшучиваюсь я.

Стоило попросить Богдана остаться снаружи, но я не ожидала, что Дамир придет раньше.

—Неожиданно.— Его бровь ползет вверх.— Но опасения твоего отца не беспочвенны, скоро за твоим талантом начнется охота,— смеется он, разряжая обстановку.

—Глупости.— Качаю головой и подхожу к окну, опуская жалюзи.

Краем глаза замечаю, как Дамир снимает поло, бросает его на подоконник.

У него красивое тело. По-другому и быть не может. Рельефные мышцы, крепкие руки. Черная дорожка волос опускается под пояс джинсов. Честно признаться, мне хотелось бы рисовать совсем не его лицо.

Я сглотнула. Дамир поймал мой изучающий взгляд на себе. Он знает, что мне нравится то, что я вижу.

Интересно, я ему симпатична как женщина или как художник? Говорят, клин клином вышибают, и мне кажется, что этот мужчина был бы вполне способен заполнить ту пустоту, что осталась внутри меня после Давида.

—Я правильно сел?

—Немного повернись вправо.— Беру в руки карандаш, чтобы сделать первые наброски, и горю оттого, что все внимание мужчины обращено на меня.

Мне сегодня невероятно хотелось надеть платье. И я в который раз прокляла свои шрамы на ногах. Интересно, как он сумел принять свой внешний вид? Или для мужчин это проще? Я с тех пор только штаны и ношу. А ситуация с Лешей доказала, что все и в самом деле настолько ужасно, как я считала.

Какое-то время мы молчим, тишину нарушает лишь звук грифеля, что трется о бумагу. Спустя какое-то время Дамир спрашивает:

—Разговаривать же не запрещено?

—Нет, конечно, могу даже музыку включить.

—Так когда ты улетаешь?— не отвечая на мое предложение, спрашивает он.

—О, ну-у,— тяну я, не отрывая взгляда от его лица.— Пока не знаю точно, планы немного изменились, и мне придется остаться здесь дольше.

—Я даже рад, что так сложилось. Мы сможем встретиться еще раз. Если ты, конечно, не против,— быстро добавляет он.

Рука замирает над холстом. Я моргаю быстро-быстро. Это ведь и есть тот самый интерес со стороны мужчины, правда? К тому же Дамир может меня понять. Кто, если не он?

—Не против,— получается тихо и смущенно. Я отвожу взгляд.

Я не замечаю, как быстро проходит время. Я полностью поглощена работой, все вокруг ушло на задний план. Даже Дамир понял: бесполезно меня о чем-либо спрашивать, настолько глубоко я погрузилась в себя.

Я отвлеклась, лишь когда поняла, что недовольна тем, как получается его правая сторона лица.

Я откладываю в сторону кисть, подхожу к Дамиру. Он удивленно вскидывает на меня взгляд.

Я молчу. Просто рассматриваю его вблизи, прикусив губу. У меня не выходит шрам. Я никак не могу передать его.Не могу переступить через себя.

Я непроизвольно тянусь к его щеке. Но мои пальцы нерешительно замирают в миллиметрах от кожи, словно прося разрешения. Дамир все понимает без слов. Он обхватывает мою руку за кисть и приближает к лицу.

Я задерживаю дыхание.

Это так интимно.

Не смотрю ему в глаза.

Веду по линии рубца. Изучаю.

—Скажи,— горло пересыхает, язык прилипает к небу,— как… как ты принял это? Как научился не замечать? Прости, что вопрос бестактный, но у меня…— я запинаюсь.— У меня схожая ситуация,— признаюсь, смело встречаясь с ним взглядом.

Я никогда ни с кем не делилась своей болью. Но Дамир тот, кто может понять меня, как никто другой. Он точно так же, как я, каждый день смотрит на себя в зеркало и знает, что это никуда не денется.

—Я не вижу на тебе никаких шрамов.— Его ладонь ложится на мою талию. Он поднимает голову, заглядывает мне в глаза. Он сидит на табуретке, и я выше него.

—Ты их не видишь, потому что они скрыты под одеждой.

Его взгляд меняется. Он исследует глазами мое тело, словно может сквозь ткань разглядеть все мои недостатки. Но не находит их.

—Давно?— спрашивает он, и не нужно уточнять, что именно.

—Три года. Авария.

Длинная молчаливая пауза, после которой Дамир внезапно признается:

—Мне просто легче. Сколько я помню себя, всегда был таким. Мой отец сильно пил, а после не контролировал свои действия. Он решил, что мать ему изменила и я не его сын, потому что не похож на него, и в порыве гнева и пьяного угара полоснул охотничьим ножом по моему лицу. Мне было семь. И тогда не было тех препаратов и мазей, что используют после операций и порезов сейчас, чтобы не осталось следа.

—Это ужасно,— произношу сдавленно и тихо.

Я уверена, этот рассказ дался ему непросто и немногих он посвящает в эту часть своей жизни. В его глазах до сих пор отражение боли, а в голосе горечь.

—Мои родные давно не замечают этого.— Он касается своей щеки.— Да и я тоже.Это как… это как страшненькая одноклассница,— хрипло смеется он.— Ты проучился с ней одиннадцать лет, знаешь, какая она остроумная и обаятельная, поэтому давно не обращаешь внимания на внешность.

Улыбаюсь его словам.

—А если серьезно, Лер, в моих руках власть и деньги, которые многим не снились. И мне давно плевать на мнение других. Людям, которым я небезразличен, неважно, есть у меня шрамы или нет. Они меня не за это любят. А всех остальных на хер из жизни. Хотя не буду лукавить, что никогда не комплексовал или не страдал из-за своего лица. В школе меня обзывали, и я непременно лез драться из-за этого. Жизнь не была проста никогда. И где-то глубоко внутри я все еще тот пацан, который боялся, что его ни одна девушка не полюбит.