– Вот, пожалуйста, к чему приводит пропаганда! – Стас видел, как Ваня открыл дверцу, за которой пряталась кнопка вызова милиции. – Когда все средства массовой информации орут – врачи-убийцы, как им оставишь ребенка? Но вы не волнуйтесь, Зоя Ивановна – очень хороший доктор.

– Я сказал, мы домой едем. Что непонятно?

Стас с тоской понял, что сейчас ему придется драться. Бить больных и их родственников запрещает врачебная этика, остается только повиснуть на руках у этого ходячего трехстворчатого шкафа. Сколько они с Ванькой продержатся? Минуты две, не больше, потом папаша разметает их по углам.

– Я вам ребенка не отдам. Его жизнь в опасности, и я обязана эту опасность устранить. Мне так клятва Гиппократа велит. А если вы не понимаете, что ваш сын нуждается в немедленной операции, хоть вам это объясняют три врача, значит, вы невменяемы. А невменяемый человек за себя не может отвечать, не то что за своих детей, – спокойно сказала Зоя Ивановна.

– Чего? – Мужчина хмыкнул и опустился на диван.

Стас с Ваней переглянулись и облегченно вздохнули – раз сел, значит, драться не собирается. На всякий случай они уселись по его бокам.

– Ты на кого наехал? – спросил Анциферов. – Знаешь вообще, с кем разговариваешь? Это профессор, лучший сосудистый хирург в городе. Сам подумай, была бы она плохим врачом, стала бы тут с тобой ругаться? Оно ей надо? У тебя вон кулаки какие, размером с умную голову. Не даешь согласие на операцию – бумагу подписывай и вали на все четыре стороны. Принимаешь на себя ответственность за жизнь сына, а все остальное нам в принципе по фигу. Ну подумаешь, умрет от перитонита, се ля ви.

Зоя Ивановна сидела на соседнем диване, скрестив ноги. Она улыбалась и кивала в такт словам психиатра. Отец ребенка глядел на нее недоверчиво, но Стас, сидя вплотную, чувствовал, что напряжение отпускает его.

– Сейчас актик составим, – ворковал Люцифер, – кровушку возьмем на алкоголь и прочие излишества. И пойдешь либо к нам с острым психозом, либо в вытрезвитель – как тебе больше нравится...

– Ну все, мужики. Побаловались, и хватит, – сказала Зоя. – Не пугай его, Ваня, ясно же, гражданин о ребенке волнуется. Давайте мы все успокоимся и пойдем работать. Поверьте, молодой человек, я понимаю ваши переживания, но сейчас они идут во вред вашему сыну.

Стас нерешительно встал с дивана. Зоя Ивановна безмятежно улыбалась, и папаша улыбался ей в ответ. В дверях появилась Алиса, держа на изготовку двадцатикубовый шприц и жгут – готовилась брать кровь на алкоголь и наркотики. Наверное, услышала их жаркие пререкания из комнаты отдыха анестезисток и поспешила на помощь. Грабовский обрадовался, что Алиса вышла, теперь незазорно ангажировать ее в операционную. Хорошо, что у него будет такой надежный помощник, ведь давать наркоз ребенку – дело тонкое и опасное. Можно не угадать с размером интубационной трубки, не говоря уже о том, что препараты вводят не в стандартных дозировках, а рассчитывают на килограмм веса ребенка или на год жизни. Во всем мире давно ориентируются не на вес, а на площадь поверхности тела. Стас всегда старался следовать передовым тенденциям, но формула вычисления поверхности тела выглядела так пугающе, что пока приходилось придерживаться дедовского способа.

Иван усадил присмиревшего папашу писать информированное согласие на операцию и наркоз, а Стас с Алисой положили мальчика на каталку и повезли в операционную. От интоксикации ребенок был очень вялым и сонным, даже не жаловался на боли в животе. Если бы домработница не привезла его в больницу, все обернулось бы плохо. Отросток омертвел бы, боли в животе прекратились, а интоксикацию никто бы не заметил. Ну, спит себе ребенок, и пусть спит.

Не дожидаясь команды Стаса, Алиса поставила капельницы в обе руки, чтобы увеличить скорость вливания.

Грабовский приготовился к интубации трахеи, в очередной раз недобрым словом помянув отца мальчика. Привези он сына в первый день заболевания, хватило бы внутривенной анестезии – менее управляемой, но и менее травматичной. А раз есть подозрение на перитонит, необходима искусственная вентиляция легких. Манипуляции в брюшной полости могут вызвать раздражение блуждающего нерва и остановку дыхания, не говоря об угрозе аспирации[11], которой анестезиологи боятся пуще чумы.

«А папаша еще жалобу на нас накатает, – мрачно думал Стас. – Дотянул до последнего, теперь неизвестно, как мальчик поправляться будет. Нагноение раны почти неизбежно, но это семечки по сравнению с абсцессами брюшной полости, которые могут развиться на фоне перитонита. И в этих абсцессах, ясное дело, виноват будет не папаша, который три дня не показывал ребенка докторам, а, наоборот, эти самые доктора...»

Тем временем Зоя Ивановна подняла дежурного курсанта. Обычно она делала аппендэктомии вдвоем с сестрой, но в этом случае все следовало делать строго по правилам. Зоя была нежадным хирургом и хорошим преподавателем: обычно курсант, работая с ней, мог рассчитывать, что ему позволят оперировать самому, а она будет помогать и наставлять. Но сейчас начальница решительно встала на место оператора. Стас понимал, что делает она это не из боязни, что курсант сделает что-то неверно, а только лишь из суеверия. Слова папаши произвели на нее сильное впечатление, это чувствовалось по несвойственной ей молчаливости.

Опять неподходящий момент, подумал Стас с досадой. Зоя будет до утра переживать, хорошо ли она провела операцию, и подкатить к ней, пользуясь непринужденной обстановкой ночного дежурства, вряд ли получится.

А так хотелось узнать про Любу... Кто она такая, с кем живет, сколько ей лет, в конце концов! Просто узнать, с кем он так жарко целовался упоительным летним вечером, кто это до сих пор никак не покинет его мыслей!

Украдкой зевнув, Грабовский заполнил протокол анестезии и с удовольствием посмотрел, как Алиса аккуратно заштриховывает кривую пульса и давления в наркозной карте. Кривая была почти прямой, то есть удалось провести наркоз без колебаний гемодинамики, и Стас поздравил себя с этим.

«Интересно, а Варя справилась бы так же мягко?» – злорадно подумал он.

Невеста паковала чемоданы и в преддверии долгой разлуки занималась с ним жарким, лихорадочным сексом, словно хотела сделать заготовки на зиму. «Это изматывает, – думал пылкий жених, возвращаясь от нее белыми ночами. – Но полугодовой запас мужской силы она из меня не выпьет».

Он сам не понимал, почему думает о Варе так цинично-отстраненно. Почему их близкое расставание стало для него лишь поводом для упражнений в сарказме?

Собственное равнодушие пугало. Но ведь Варя фактически обвинила его в том, что он женится из корыстных побуждений. То ли ради квартиры, то ли ради карьеры... Грабовский понимал, что посторонний наблюдатель мог бы прийти к такому выводу, но Варя же была не посторонней! И ему так хотелось, чтобы она видела в нем лучшего человека на земле! Ладно, пусть не лучшего. Просто честного и порядочного.