– Держи, – сказала я, протянув свитер и отсчитывая нужную сумму.

Тара расхохоталась, бросила свитер обратно на полку и вернула мне деньги. Крутанулась на каблуках и вышла. Ситуация настолько вывела меня из равновесия, что я купила этот нелепый зеленый свитер для мамы и решила, что с покупками на сегодня довольно.

Чтобы успокоиться, я сделала глубокий вдох, и вдруг почувствовала – меня снова тянет в определенном направлении, как в госпитале. Тянет туда, где остался ждать папа. Закрыв глаза, я поддалась зову. Я шла, расталкивая людей. От меня отлетали их слова, запахи, удары сумок – притяжение нарастало. Я оказалась в туннеле одного ощущения. Чем ближе я подходила к тому месту, где остался папа, тем интенсивнее становилось притяжение. Оно привело, притянуло меня к той скамейке, где он сидел. Но папа был не один.

– Готово, – сказала я.

– Ты быстро.

Я пожала плечами:

– Слишком много народу, чтобы получать удовольствие от шопинга.

– Да, понимаю, – ответил папа, скользнув взглядом по старику, сидевшему рядом.

Все лицо в старческих коричневых пятнах, а дыхание такое тяжелое и шумное, что слышно даже сквозь гул толпы. Кожа висит складками – хоть еще одного человека внутрь посади. Палку старик положил на колени – так, что она залезла на отцовскую часть скамейки. Сама палка обмотана красной лентой, как рождественская конфета, а держит он ее костлявыми пальцами еле-еле.

Когда папа встал, палка соскользнула на пол. Старик потянулся поднять ее, и я в ужасе отпрянула. Но у отца было много пожилых клиентов, поэтому он их не пугался и знал, как себя вести. Он нагнулся, поднял палку и подал старику. Тот кивнул в знак благодарности и вновь задвинулся вглубь скамейки – костлявые руки и ноги согнулись в суставах.

Из-за нескольких движений у старика сбилось дыхание, и он закашлялся, даже не прикрывшись, – прямо в мою сторону полетели микробы и мокрота, даже последовал резкий лекарственный запах. Я попятилась, закрыв рот ладонью, и наткнулась на скамейку позади.

– Дилани, привет!

Я глянула влево, откуда шел голос. На скамейке сидел, вытянув ноги, Трой. Лицо наполовину скрывали каштановые волосы и серый капюшон, но голубые глаза смотрели прямо на меня. Он улыбнулся – та же кривоватая улыбка.

Подошел отец, и Трой встал. Вынул руки из карманов, откинул капюшон, пятерней убрал волосы с глаз. Так и стоял рядом, раскачиваясь вперед-назад.

– Ну, Дилани, может, познакомишь меня со своим другом?

Он не был моим другом. Вообще непонятно, кем он был. Незнакомцем? Нет. Знакомым? Но Жанна сказала, что в газете он обо мне прочитать не мог. Просто любопытным зевакой? Во всей округе не осталось ни одной живой души, кто б не слышал о моем приключении. Да какая вообще разница?

– Папа, это Трой. Трой, это мой папа.

Трой протянул руку – отец пожал ее. Крепкое рукопожатие длилось пару секунд, затем они разошлись.

И повисла тишина, беззвучный вакуум посреди гудящей толпы. Трой смотрел на меня, папа смотрел на Троя, смотрящего на меня. Я прочистила горло и выговорила:

– Нам пора.

– Ну, до встречи, – сказал Трой и опустился на скамейку.

Глазами он следил за стариком с тростью. Отец положил мне руку на спину и направил к выходу, в сторону, противоположную притяжению. Сзади донесся вопрос Троя:

– Улавливаешь его, да?

Я обернулась, не поворачиваясь полностью.

– Что улавливаю?

Но между нами с Троем уже сновали люди. Мой вопрос поглотили шуршащие пакеты с покупками, спешащие люди, топающие по полу.

В пятницу утром Деккер не появился. И днем не появился. На звонки по мобильному не отвечал. Мама уехала за продуктами, оставив мне подробные инструкции, что можно делать – сходить в душ, посмотреть телевизор, сложить белье в стирку, а что нельзя – включать плиту, выходить из дома. Я попыталась читать, но через три с половиной страницы сильно заболела голова. Когда стукнула дверь гаража, я уже готова была выть от безделья.

Мама поставила на стол бумажные пакеты с покупками и спросила с улыбкой:

– Разберешь?

– Конечно.

Мы всегда вместе разбирали покупки. Своеобразная традиция. Конечно, пустяк с виду, но в тот момент эти нехитрые действия меня успокоили, вернули в норму. Интересно, а мама помогала разбирать сумки своей маме? Были у них свои традиции? Остались у нее хорошие воспоминания?

Я вытащила хлеб и консервы, поставила их на стол. Интересно, какой была мама в моем возрасте? Почему она порвала отношения с родителями? Они кормили ее снотворным? Думали, что у нее галлюцинации? Обвинили ее в убийстве? Вряд ли.

«Нет! Все лучшее досталось мне!» Я стукнула стеклянную банку о столешницу. Разворачиваясь, задела локтем бутылку кетчупа. Она полетела со стола. Я попыталась поймать ее у самого пола, но не успела: бутылка хлопнулась на кафель – осколки по полу, красные брызги мне по лицу. Мама рухнула на пол передо мной – коленками прямо на стекла, пачкая бежевые брюки соусом, она обхватила мое лицо ладонями.

– Это просто соус, – сказала я.

Мама вытерла мне лицо рукавом блузки: кусочки помидоров, веточки орегано. Она внимательно вглядывалась в меня – нет ли порезов; ощупывала лицо кончиками пальцев. А удостоверившись, что все в порядке, оттолкнула меня, встала, обвела глазами грязный пол, испорченную одежду, обляпанное лицо.

– Черт, Дилани!

– Извини, я…

– Уйди с глаз моих! И умойся.

Мама снова опустилась на колени, только теперь дрожащими пальцами она ощупывала белую плитку – не треснула ли.

* * *

Деккер почти не взглянул на меня, когда пришел забирать на вечеринку. Он все еще злился из-за Карсона. А мама все силы направила на то, чтобы запугать его как следует.

– Даже не думай выпить и садиться за руль! Ни капли! Я понятно говорю?

Мы оба кивнули, уткнувшись глазами в пол.

– Если вдруг что, вы оба обещаете звонить. Вам ясно? Дилани? Деккер?

Мы оба буркнули в ответ «угу». Мама посмотрела на Деккера.

– Привезешь ее домой в целости и сохранности. – Затем на меня. – Не заставляй меня пожалеть, что я тебя отпускаю.

Когда мы сели в машину, Деккер, по-прежнему не глядя на меня, сказал:

– Неловкая ситуация.

– Она не шутит.

– Папа все время грозится забрать у меня машину, но твоя мама звучит внушительнее.

– Ну что, «камень, ножницы, бумага»? Кто будет пить?

– Это нечестно. Ты всегда выбираешь бумагу, – произнес он в темноту за лобовым стеклом.

– Не буду.

– Тогда тем более нечестно: я знаю, что теперь ты не выберешь бумагу. А я выберу камень, и ты проиграешь.