сундукам и закопаны в бутылках в земле. Тогда в казне и деньги будут, и Украина будет иметь хлеб на продажу. А если раздать землю даром, то от хозяйства будет такой же толк, как и от железной дороги, когда товарищи бесплатно ездили по ней, и они ее так развалили, что потом и за деньги нечем было ездить, пока немцы не починили. Лучше всего было бы сейчас же возобновить деятельность крестьянских банков, которые наряду с частными покупателями быстро мобилизовали бы землю в крестьянские руки, потому что крупные землевладельцы теперь охотно сбывали бы ее, потому что все уверены, что еще лет несколько совсем нельзя будет хозяйничать с нашими крестьянскими большевиками, т. есть, с сельскохозяйственными рабочими.

15 апреля

Александр Филаретович (Скоропись-Йолтуховский. — Ред.) говорит, что немцы очень недовольны нашим правительством, которое не может навести порядок в государстве, и ищут человека, который взялся бы организовать новое правительство, человек должен быть широко известен на Украине, естественно с порядочной хорошей репутацией; немцы думают, что парламентаризм надо отложить лет на пять-десять, пока народ не станет сознательным, а сейчас должно быть министерство, которое правило бы республикой самодержавно. Если такое правительство не сложится, то очевидно немцы посадят своего генерал-губернатора, какого-нибудь Гальц-атамана, а может и принца какого-нибудь «Дурацкого Вида»[45]. Я советую Александру Филаретовичу согласиться на должность диктатора, а я помогу ему сформировать министерство, но он отказывается, потому что имеет репутацию германского агента, а потому не может пользоваться доверием к себе украинского общества, даже бывшие друзья смотрят на него с подозрением. Он настаивает и все уговаривает меня взяться за организацию такого правительства, но я решительно отказываюсь вот по каким причинам: 1) Я не хочу или, лучше сказать, по малодушию, не решусь взять власть из рук немцев, потому что это значит стать против всех слоев общества и народа. Я признаю, что это надо сделать, но у меня для этого мало духа, не хватит смелости. 2) Я — крупный землевладелец и аграрную реформу буду делать (по мнению всех) в интересах своего класса; 3) Я не привык публично выступать и т.д., и т.п. Одним словом, я к этому совершенно не способен, я слишком принципиальный, мягкий и т.д., а для этого надо быть без этих изъянов, или минусов.

17 апреля

Везде, везде поговаривают, что немцы вот-вот разгонят Ц. Раду и возьмут власть в свои руки. Говорят, что Ц. Рада уже сбежала в Полтаву, что ее обороняют только синежупанники, то есть пленные, другие говорят, что — наоборот, пленные идут вместе с немцами, а за Ц. Раду стоят только Сечевые стрельцы — пленные галичане. Публика так привыкла к сенсациям, что уже сама их придумывает; она так распустилась, что уже не может жить будничной жизнью, ежедневным трудом — все надеется на какие-то чрезвычайные новости. Меньшинства не могут примириться с мыслью, что нет уже «единой, неделимой» дорогой России, а вместо нее какая-то «шовинистическая» Украина, которая пытается их «насильственно украинизировать». Село не знает никакой власти, потому что об украинском правительстве ничего не ведает и не слышит и со страхом смотрит, как наползает немец, который отбирает оружие и заставляет возвращать награбленное, а может вернет даже крепостное право. Большевики принесли с севера «на штыках свободу и равенство», вот-вот должны были установить и усадебное равенство, а «буржуазная» Рада позвала немцев и не дала большевикам создать рай на Украине, которую выдумали буржуи. Городской пролетариат и крестьянин, у которого меньше 10 десятин земли — все большевики, все враждебно относятся к Ц. Раде. Вот по каким причинам: народ мечтал все время о мире; когда большевики одержали верх над Керенским, то всем солдатам сказали — «Хватит воевать, мирись сам, братайся!», а Ц. Рада говорила, что надо еще согласие союзников и не хотела распускать армию с фронта.

Испокон веков народ жаждет земли, и большевики, как только получили власть, тотчас объявили, что вся земля, все имения с живым и мертвым инвентарем принадлежат народу и немедля их надо забрать у господ, а Ц. Рада, хотя и говорит то же самое, но откладывает, требуя, чтобы это было сделано по закону. Очевидно, что большевики стоят за бедный народ, а Рада — за господ, а потому Рада и «буржуазная». Хотя Ц. Рада, желая привлечь к себе крестьянство и весь пролетариат, в универсалах и объявляла то же самое, что и большевики, а все-таки за ней осталась репутация «буржуазной». Теперь, кажется, уже раскрываются глаза у пролетариата. При власти большевиков здесь и в Великороссии оказалось, что рай они создать не могут, а рядовые большевики — то просто грабители, которые грабят и деньги, и хлеб и у бедноты, в то время как Ц. Рада твердо стоит за социализацию земли и за все достижения революции, хотя немцы эти чувства и не разделяют. Когда фельдмаршал Эйхгорн{140} издал приказ, чтобы крестьяне не мешали экономиям сеять, то Ц. Рада подняла шум, который неизвестно еще чем закончится. Вернее всего тем, что немцы скажут нашему правительству: «Пошли вон, дураки!»

Характерно, что все враги украинской государственности, например, кадеты, агитируют против немцев, говоря, что они грабят, будут эксплуатировать, сделают из Украины свою провинцию и т.д., а когда разнеслась молва, что немцы, забрав хлеб, уйдут отсюда, то это известие напугало кадетов, потому что все-таки немцы лучше большевиков, которые грабили деньги, даже приватные, собирались «социализировать» и дома. Все они надеются, что англо-французы разобьют немцев и восстановят «великую Россию», а поляки надеются, что те же англо-французы построят Польшу от Гданьска до Одессы, т.е. по давнему польскому идеалу — од можа до можа![46] А крестьяне, как я уже говорил, притихли и со страхом смотрят на немцев, но этот страх, видимо, быстро рассеется, его развеют наши немецкие пленные — синежупанники, когда разойдутся по домам. Недавно заходил ко мне один из пленных, по фамилии Ворона. Он родом из Березовой Рудки, возле Кононовки, служил в армии в Новогеоргиевске вместе с моим дворником Иваном Пасишником. Когда я как-то послал им украинских книг, то этот Ворона прислал мне благодарность, подписанную группой солдат, о чем я, кажется, записал в своих мемуарах, потому что письмо то чрезвычайно характерно, и я его сохранил, вычеркнув подписи и город, чтобы письмо не наделало беды, если попадет в жандармские руки. Когда зашел ко мне этот Ворона, то я нарочито начал высказывать свои опасения по поводу прихода сюда немцев. Но он горячо меня успокаивал —