Реншильд поздно сообразил, что происходит что-то не ладное. Вначале он подумал, что музыканты стали фальшивить. Неприятный и непонятный звук достиг его уха. Фельдмаршал оторвал свой взгляд от тарелки, и хотел было прикрикнуть на трубачей, но каково, же было изумление, когда он заметил, что в его сторону летели с десяток продолговатых предметов, в которых Карл Густав через секунду признал фейерверк. Тот самый, что обычно используется в мирных утехах.

-Не по правилам воюют эти русские, – только и сумел проговорить он.

Первая ракета взорвалась в метре от стола, взрывной волной сшибая вскочившего офицера с ног. Вторая врезалась в шатер. Пара штук ушли в сторону, угодив в перепуганных трубачей. Еще несколько пронеслись рядом, и разорвались в шведском тылу. Пара не долетела до укреплений, упав в ров, но и этих было достаточно, чтобы на какое-то время посеять панику в войсках осаждающих.

Фельдмаршал пришел в себя и понял, что жив. По щеке струилась кровь. Потрогал рану рукой и понял, что всего лишь царапина. Осторожно приподнял голову, ожидая, что за первой атакой последует вторая. И лишь убедившись, что этого не произойдет, поднялся с земли.

Перевернутый стол. Поднос с недоеденным мясом лежит рядом. Пылает огнем шатер, к которому уже устремились солдаты. Стонет денщик, прижимая к груди окровавленную руку.

-Что это было? – поинтересовался фельдмаршал, не то, обращаясь к денщику, не то к музыкантам.

Ответа не последовало. Реншильд подошел, покачиваясь, к денщику.

-Ты как? – спросил Карл Густав.

Служивый показал пальцем на уши.

-Оглушило, – проговорил офицер.

Помог подняться денщику. Тут же подбежали солдаты, из тех рот, что стояли чуть поодаль. Попытались помочь, но от их услуг Реншильд отказался. Сейчас он уже твердо стоял на ногах, и смотрел на пылающий шатер. Неожиданно Карл Густав обратил внимание, что у коляски с литаврами, собравшись в круг, стояли музыканты. Их головы были опущены, треуголки сняты. Один из трубачей, складывал инструмент аккуратненько на козлы.

-Все живы? – поинтересовался Реншильд.

От музыкантов отделился один и сообщил, что старшего (того самого из Мариенбурга) убило. Фельдмаршал перекрестился.

Между тем шатер спасти не удалось. Решение о переносе ставки чуть-чуть глубже в тыл не радовало, но было необходимо.

Карл Густав вздохнул. Больше всего он сейчас сожалел, что трапезу прервали. А ведь у него только-только аппетит проснулся. Выругался, полез в карман за трубкой, но достал лишь горсть обломков.

Выругался.

По бастиону «Триумф» пронеслось многоголосое – «Ура!»

-Приятного аппетита, – с шутовским поклоном произнес Золотарев, обращаясь в сторону шведского лагеря. И рассмеялся.

Его поддержали оба полковника. Барнер не предполагал, что будет такой эффект. То, что фейерверк можно так использовать он, конечно же, думал. Но все эти правила введения войн, осад и прочего, как-то не давали ему сил все это воплотить в жизнь. Казалось, что комендант города просто игнорировал все эти законы. Кто знает хорошо это или наоборот плохо? Как себя поведут шведы после такого?

-Господин комендант! – проговорил он, – А вы не боитесь, что противник начнет тоже воевать не по правилам?

-Нет, не боюсь.

Самоуверенность Золотарева полковнику не понравилась. Тот кинул взгляд в сторону Скобельщины, но тот только развел руки в сторону. Дескать, ну, что тут поделаешь. Свершившееся уже нельзя было изменить. К тому же, как знал Федот, у Андрея еще имелось парочка нововведений, о которых говорить можно было только шепотом.

Когда Шипицын и Монахов пришли в себя, теперь уже многочисленный отряд выступил в дорогу. Как ни желал сын атамана Аким выступить в путь, Фрол, настоял, чтобы тот остался с дедом.

-Мало ли что нас ждет в дороге, – проговорил он, обращаясь к пареньку. – Поэтому, прошу! Не требую и не приказываю, – добавил атаман, – останься с дедом.

Мальчишка хотел было возразить, но увидев взгляд отца, делать это не стал.

-Я бы с тобой Юрия оставил, – продолжал Фрол, – но он мне самому нужен.

Атаман окинул взглядом отряд. И приказал выехать двоим разбойничкам.

-Вот их оставлю. Самому бы пригодились, но тебе они нужнее будут.

Прощание было недолгим, выступили в путь.

Впереди Христофор Шредер, рядом с ним Фрол. Уже в дороге выяснилось, что фамилия его была Самохвалов. Как объяснил капитану атаман – прозвище у прадеда такое было. Похвалиться, любил. Чуть позади Онегин, царевич и Шипицын. У последнего в руках заряженная ручница. За спиной фузея. У хлопцев за поясом по пистолету, если что так успеют выхватить. Затем с десяток разбойников. Ватага разношерстная. У кого ружья, у кого и луки имеются. Позади всю эту кавалькаду замыкают Юрий и Монахов. Последний все время укорял разбойника в грехах. Тот только рукой отмахивался, понимая, что рядом с ним бывший монах.

Дорога, по которой ехали, построена была, совершено недавно. В народе прозвана – «Царевой».

-Это ты хорошо сделал, – проговорил вдруг молчавший все это время Фрол, – что нас с собой взял. Тут разбойников много, того и гляди попали бы в переделку.

Христофор удивленно взглянул на атамана, словно спрашивая, а вы сами, что не разбойники? Тот словно понял, улыбнулся.

-Мы конечно тоже не безгрешные, – проговорил Фрол, – но стараемся на своих не нападать. – Поняв, что фраза звучит как-то двусмысленно, пояснил, – я имею в виду русских.

-Я не русский, – произнес вдруг Христофор. – Я немец! – С гордостью сказал он. – Но при этом я служу русскому царю.

-Ты, служишь не царю, – парировал атаман, – а государству московскому. Вот если сейчас с Петром несчастье случится, ну, допустим, погибнет.

Капитан протянул руку к пистолету.

-Стой, капитан. – Молвил Фрол, заметив движения Шредера, – я говорю допустим.

Христофор убрал руку с оружия, а атаман продолжил:

-Вот если Петр умрет, разве ты капитан покинешь государство русское?

Шредер на секунду задумался. Попытался мысленно представить, как бы он поступил в такой ситуации. Невольно оглянулся и взглянул на Алексея.

-Скорее всего, нет, – ответил Христофор.

-Вот то-то. Так какой же ты тогда к черту иноземец. Ты, душой уже – русский. А значит, страна, в которой ты сейчас живешь тебе родная. Вон у меня в отряде Ибрагим. Вроде татарин, а назови его басурманином, так он обидится. Горло перегрызет. И не оттого, что слово для него обидное. Просто земля, в которой он теперь проживает для него родная. И ему неважно, как скорее всего и тебе, как будут звать государя.

Шредер вздохнул. А ведь атаман в чем-то был прав. Проживая в Московском государстве, он уже давно не ощущал себя иноземцем. Те с кем он общался, никогда не относились к нему как-то по-другому, словно Христофор был рожден в этом государстве.