У батюшки, который вёл службу, лицо очень красивое, прямо иконописное. Был он плотного сложения, среднего роста. Когда началась проповедь, я сразу поняла, что попала в место необыкновенное. Батюшка говорил такими словами, которых, мне казалось, я ждала всю жизнь. Он так истолковал библейскую притчу, что не оставалось никакого сомнения в том, что она обращена непосредственно к нам, через все века, через все расстояния.

Когда служба закончилась, мы вышли на крыльцо и стали ждать батюшку. Там и состоялось наше знакомство. Это был отец Александр Мень. Он пригласил меня в домик рядом с церковью. В большой комнате пили чай с баранками. Почти все присутствовавшие ждали разговора с отцом Александром.

Когда я вошла к нему в кабинет, тут же почувствовала, что это очень важный момент в моей жизни. В комнате стоял письменный стол, узкая кровать, было много книг и икон. Настоящая келья.

Первое, что спросил меня отец Александр: «Почему вы решили прийти к священнику?» Я сказала, что так получилось, я не знала, что иду к священнику. Но я очень рада, что меня привели в церковь. В тот день мы говорили коротко, мне мешало смущение и то, что в соседней комнате ждут своей очереди многие люди. Но это было только начало наших долгих разговоров. Мне посчастливилось провести в этом кабинете ещё много времени.

Наталья Григоренко-Мень

Когда отец Александр первый раз выступил по телевизору, потом ко мне в электричке подходили люди, кто, конечно, знал или догадывался, что я его жена. Одна женщина подошла и сказала, что у неё муж – полковник, и такой неверующий, такой богоборец, но когда он посмотрел по телевизору выступление отца Александра, то сказал: «Вот за ним я бы пошёл в церковь».

Священник Йозеф Гунчага

Начиналась перестройка, шёл 1986 год. Как-то в субботу я и мой духовный наставник, брат Сильвестр, поехали к отцу Александру в его храм в Новой Деревне. Шла литургия. Народу было много, и я увидел, что это не просто случайные люди, а искренне верующие прихожане. Я очень хорошо запомнил его проповедь. Он размышлял об Александре и Руфе, сыновьях Симона Киринеянина, которые снискали благодать за заслуги своего отца и впоследствии стали активными христианами.

После литургии мы терпеливо ждали, пока отец Александр освободится. Многие хотели с ним поговорить. Спустя какое-то время он нас принял. Помню, что почти целый час мы беседовали о Боге, Церкви, общехристианских проблемах. Больше говорил отец Александр. Он был убеждён в том, что Церковь на самом деле одна, просто на Западе она называется католической, а на Востоке – православной. И поэтому переходить из одной конфессии в другую нет смысла. Отец Александр произвёл на нас впечатление заботливого пастыря, верного Христу и уважающего не только свою веру, но и веру других.

В 1990 году я уже служил викарным священником в Москве, в храме Святого Людовика, и хотел ещё раз встретиться с отцом Александром, но, погрузившись с головой в работу, так и не смог. Когда я услышал о его смерти, то очень пожалел, что не успел осуществить задуманное. Отец Александр Мень был великим человеком, который не только сам шёл за Христом, но и вёл других. Его личность стала для нас, католиков, примером апостольства и плодотворной пастырской деятельности.

Светлана Долгополова

Зимой 1966 года я остановилась на даче у Ксении Михайловны Покровской в Перове. Там мне дали прочитать одну из книг отца Александра Меня. Читая, я увидела тот живой свет, который спасает мир.

В августе того же года Евгений Барабанов отвёз Ксению и меня в Тарасовку, где в храме Покрова Божьей Матери служил отец Александр. Ему шёл тридцать второй год. Вокруг него было несколько прихожан из старой интеллигенции и группа молодых художников и учёных: физиков, биологов, математиков, историков и философов. А потом уже пошли тысячи современников, искалеченных социализмом.

Меня всегда изумляло, что отец Александр не уставал наполнять благодатью наши «дырявые сосуды». Как-то он сказал моей подруге Элле Лаевской: «Думаешь, наконец-то – друг, нет, оказывается, опять – пациент».

Тамара Жирмунская

Шёл 1981 год. Зашли в новодеревенскую церковь, купили свечу. Незнакомый священник прошёл мимо. И мать Нины Родиной проводила его недоверчивым взглядом: «Никак наш батюшка еврей?»

И вот неделю спустя мы с Ниной сидим у этого нетипичного батюшки. Какое совпадение! Отец Александр не удивлён: «Всё это закономерно! Если закономерна молекула, закономерна снежинка, то тем более не может быть случайной человеческая судьба. Это всё-таки не снежинка…»

Евгения Завадская

Саша появился в моём доме в середине шестидесятых годов. В зимний воскресный вечер его привёл после совместной лыжной прогулки мой друг Г.С. Померанц. Саша был раскрасневшийся от мороза, бодрый, в вязаном, ручной работы, с оленями на груди, большом уютном свитере, с удовольствием пил горячий чай и был удивительно прост и естественен. Я всё твержу, вспоминая тот далёкий зимний вечер, блоковскую строчку: «Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне…» – именно таким светлым и бодрым вошёл в круг моих друзей отец Александр.

Фазиль Искандер

Впервые мы встретились с отцом Александром за городом, в доме наших общих знакомых. Я увидел человека редкой физической красоты и духовного обаяния. Знакомясь с личностью значительной, обычно некоторое время испытываешь отчуждение, трудность в нащупывании общих точек соприкосновения, пока не выйдешь на разговор близкий и дорогой обоим. В этом случае ничего подобного не происходило. Казалось, я встретился с человеком, давно знакомым. С первой же секунды полился интересный разговор, казалось, давно начатый и случайно прерванный. Выяснилось, что я с отцом Александром действительно был знаком, только заочно: читал несколько его прекрасных богословских книг, изданных на Западе под разными псевдонимами.

Майя Каганская

Надежда Яковлевна Мандельштам до того тщательно начертала план, что даже место моего назначения вывела крупными печатными буквами: Пушкино. Понимала, с кем имеет дело… И план действительно своё дело сделал – окончательно меня запутал, и я бессмысленно долго кружу между станционным буфетом и какими-то невнятными, сбегающими от перрона тропками.

Выручила буфетчица, не без удовольствия наблюдавшая мои стыдливые метания:

– Что? Небось жидовского батюшку ищешь?

Я утвердительно сглотнула: да, мол, ищу, именно батюшку, именно жидовского…

Сижу на завалинке, на сквозняке двух потоков речи: один – из окна, за которым отец Александр вразумляет какого-то нервного неофита, другой поток заливает уши первостатейным матом: рядом со мной на церковном подворье строительные рабочие обсуждают качество кирпича, досок, оплату, заказчика…

Новообращённый в смятении: можно ли совместить Евангелие и карнавал? А что, если даже и М.М. Бахтин, до сих пор до дрожи почитаемый, не кто иной, как роковой обольститель, ловец неокрепших душ?

Мат сильно мешает, но по отдельным просочившимся словам и интонациям понимаю: страдальцу грехи отпущены, а попутно и Бахтину с карнавалом, как учит нас М.М., католическая церковь карнавал не осуждала, и негоже нам, православным, быть святее папы Римского.