Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты, чего, Святозар, – испуганно спросил сидевший рядом с наследником Стояном. – Тебе, что плохо?
– Да, друг мой, мне очень, очень плохо. И это не боль в груди, с которой я могу справляться. Это другая душевная боль, которую любому человеку тяжело пережить, – тихо ответил наследник.
– Знаешь, Святозар ты лучше закрой глаза и поспи. Сегодня у тебя был трудный подъем, а завтра подъем будет еще тяжелее. И не надо, чтобы вымотанный душевной скорбью, ты не смог сделать, то зачем сюда явился, – добавил он и посмотрел так на наследника, что Святозар внезапно осознал…
Осознал… Что Стоян для него, словно Храбр для отца… Человек, которому можно доверить все, и который никогда никому ничего из доверенного не передаст. И когда наследник это понял и увидел это в серых глазах друга, он приподнялся на локте, подпер рукой голову и рассказал Стояну все, что его так страшно сжигало болью изнутри.
С утра восхождение продолжилось, по мере того, как хвойные леса исчезали, горы становились круче, к середине дня деревья окончательно уступили место лугам, покрытым буйной зеленой травой, а местами от цветения трав полыхали фиолетовые, сине-голубые и желтые ковры. Солнце поднялось высоко и жарко пригревало дружину. Святозар и многие из другов поснимали рубахи, и, обливаясь потОм, направились к вершине. Здоровущие ярко окрашенные бабочки взлетали, потревоженные путниками, то там… то здесь. Завороженные дружинники и наследник наблюдали за их полетом. Одни из них, бабочки ярко-голубого цвета с удивительными рисунками тяжело, поднимались с цветов, и скованно взмахивая крыльями, улетали вдаль. Другие бабочки имели еще более затейливые цвета, начиная от белого, желтого, розового и, заканчивая, черным и синим, и такие же необыкновенные цветовые узоры на крыльях.
Одна из них огненно-красного цвета пролетала над Годлавом, и тот смахнул ее рубахой в траву, а затем поднял и показал другам. Это была крупная бабочка, ее крылья, превышали размер ладони Годлава, сама она была красная, а на крыльях удивительный рисунок ярко– синего цвета. Бабочка сидела на ладони и шевелила усиками и большими глазами, которые занимали значительную часть ее головы. Бабочка взметнула порывисто своими крыльями, поднялась в небо и полетела.
– Какая красота! – восхищенно следя за ее полетом, добавил Годлав.
– Эй, Годлав, – крикнул ушедший вперед Искрен. – Смотри сам не улети в небо, следом за ней, а то уж больно у тебя восторженное лицо, так гляди позади крылья то и вырастут, взмахнешь ты ими и в небесную даль отправишься. А у нашего наследника, знаешь ли ты, каждый воин на счету.
Годлав околдованный полетом бабочки, опустил голову, и, засмеявшись, молвил:
– Да, уж, ты не беспокойся Искрен, крылья у меня не вырастут, я же все-таки не Святозар, котов не слышу, крылья не отращиваю.
– Вот, – простонал идущий рядом с Годлавом Сем. – Дался вам этот кот, прямо хоть, и, правда, обижайся.
– Э… нет, Сем, – крикнул ему Искрен. – Ты погоди, время обижаться тебе на кота, еще не пришло.
Сем кисло посмотрел вслед Искрену и шагающему по правую руку от него Лелю, поморщился, но благоразумно решил не отвечать и не гневить брата, который и впрямь может создать сказ и показать его в нем невоспитанным юношей.
К концу дня зеленые луговые травы сменились на шелковые нити ковыля. Дующий ветерок теребил ковыль, и казалось, что это легкие морские волны пробегают по нему. Святозар видел, что солнце движется к закату, и необходимо было делать привал на ночь, но закончившиеся луга ковыля перешли в каменистую местность со скудной растительностью. Здесь в основном росли маленькие кустарнички, листики которого были окрашены в пурпурные и багряные цвета, а в трещинах и низинах встречались лишайники, красавцы маки на тонких, качающихся стебельках, да мхи.
Подъем вверх очень утомил наследника, он остановился около одного из больших валунов и прислонился к нему головой, надрывно переводя дух. Сзади подошел Стоян.
– Что, Святозар, ты, видать, утомился? Как твоя рана? – тревожным взглядом оглядев наследника, спросил он.
– Надо Стоян, сделать привал. Скоро зайдет солнце, и, рана раскроется, – ответил Святозар, оторвав голову от камня, и потер ладонью грудь. – И я, верно, очень устал, да сердце стало болеть.
Подошедший Любим и Звенислав услышали слова наследника, и крикнули шедшим впереди другам:
– Эй, робята, ищите ночлег, Святозар устал.
Годлав, Часлав и Вторак развернулись, и согласно кивнув головой, ускорили шаг, двинувшись наверх.
– Святозар, – предложил Звенислав. – Может тебя понести.
Наследник хмыкнул себе в нос, и, покачав головой, произнес:
– Ну, вот право дело, Звенислав. Ты уж вечно такое скажешь, что хоть стой, хоть падай. Ты, вообще себе как представляешь меня понести? На спину, верно, посадишь, а я возьму да перевешу, ну и мы тогда с тобой с этой кручи то вниз как покатимся, да не заметят наши други, окажемся на берегу Восточного моря… Здравствуй, Путят, а мы вернулись.
– Ладно,– добавил заулыбавшийся Стоян, представивший лицо Путята, когда тот увидит прикатившегося наследника. – Сейчас не до шуток, – и предал своему лицу серьезность. – Солнце скоро зайдет, и любому со стороны сразу видно, как ты устал и как тебе тяжело идти, друг мой. Поэтому я укреплю себе на ремень веревку, а другой конец привяжу за твой ремень, ты будешь держаться рукой за нее и пойдем. Так тебе намного будет легче идти. А мою суму, – и Стоян снял суму с плеча и стал доставать веревку. – Понесет Звенислав, она его не перевесит, и он точно с кручи вниз не улетит.
– Нет, Стоян, не надо. Я отдохнул и могу сам, без помощи продолжить путь, – заметил Святозар и поморщился от резкой боли в груди, единожды надавившей на сердце и легкие.
– Что, ты верно как дитя, – сказал поравнявшийся с