Только услышав вопрос Паскаля, Йона осознал, что обе эти записки, спрятанные у первых попавшихся студентов, вполне могут иметь последствия.

– Двум студентам, которые были со мной на вчерашней лекции. Марлен и Хендрику. Да я их, собственно, и не знаю толком.

– Несмотря на это, ты утверждаешь, что знаешь их секрет? Но ты же не можешь этого знать.

– Я об этом даже не подумал.

Йона понимал, куда он сам себя загоняет, но он должен был это сделать. То, что с ним случилось, случилось по праву.

– У каждого есть секреты. Это так. Какие – мне совершенно все равно. Я просто хотел внести немного беспокойства в это стадо баранов, понимаешь? Я хотел посмотреть, как они будут нервничать и чувствовать себя неловко. Как будут теряться в догадках, знает ли кто-то что-то на самом деле. А если знает, то что именно.

Он рассматривал текст на экране компьютера. И снова это была только половина правды – он просто захотел взять реванш у Линды за те унижения, которым она его подвергла.

Он даже не увидел, а почувствовал, как Паскаль покачал головой.:

– Наверное, ты ненормальный. Если я найду после всего мертвую жабу в почтовом ящике, то буду по крайней мере знать, кому бросить кусок собачьего дерьма в окно.

Йона подавил в себе желание рассмеяться, зато Паксаль радостно тихонько хихикал:

– Но все же я бы так сильно не волновался. Предположим, что у мертвого профессора действительно что-то было с Линдой, и после твоего письма они оба испугались, что это обнаружится. Что было бы дальше? Ты думаешь, что у профессора от этого мог случиться инфаркт? Или он попытался бы расстаться с Линдой, а она убила бы его за это?

Йона в нерешительности пожал плечами:

– Нет, но…

Паскаль прервал его:

– А этот тип был женат?

Йона вспомнил о конверте в его кармане. Беата Лихтенбергер.

– Да, он был женат. А вот были ли у него дети, я не знаю.

Оставаясь равнодушным, Паскаль поднял с ковра зеленого мармеладного мишку и сунул его в рот.

– Ну, тогда его, наверное, замочила его старуха. Но ей же ты не передавал письмецо? Или передавал?

Йона рассмеялся, впервые с тех пор, как узнал о смерти Лихтенбергера. Все, что говорил Паскаль, было логичным. Это было простым совпадением. Любовная связь между преподавателями и студентами только тогда становилась проблемой, когда одна из сторон начинала этим злоупотреблять. Но это был совсем другой случай, так как Линда не была студенткой Лихтенбергера.

Часть тяжести, которая уже несколько часов давила на душу Йоны, ушла. То, что он связал раздачу своих писем со смертью профессора, было в принципе нормально. Просто дело было в том, что оба этих события по времени произошли практически одно за другим.

Оставалось непонятным, что же стало причиной вчерашнего состояния Линды, которое запечатлел Эланус. Чуть позже Йона снова посмотрит эту запись. Скорее всего, тому, что происходило на экране, найдется свое объяснение, которое не будет иметь ничего общего с тем, что стояло в его записке: Я знаю твой секрет.

Внизу открылась и с шумом закрылась дверь. По-видимому, это была Керстин, голова которой действительно через полминуты появилась в дверях комнаты Йоны.

– Кто-то тоже уже дома? Тебя тоже пригнал домой переполох в кампусе? А, привет, Паскаль.

– Переполох? – Йона равнодушно пожал плечами. Сегодня утром еще не было никакого переполоха. – А что случилось?

– Только не говори, что ты не знаешь. Один из твоих преподавателей, этот симпатичный учитель математики, Лихтенбергер, ты правда не слышал?

– Нет, слышал. Он умер, я знаю. Поэтому и не состоялись лекции.

Керстин прислонилась к дверному проему:

– Точно. А ты знаешь, каким образом он умер?

Йона не был уверен, что хотел это услышать. Взгляд Керстин сверкал от предвкушения сенсации. Это было не в пользу версии о сердечном приступе.

Керстин не стала ожидать его ответа:

– Он повесился в одной из аудиторий. На буксировочном тросе своей машины.

Йона почувствовал, как горит его лицо. Повесился. Внезапно случайное совпадение перестало быть той возможностью, в которую он мог поверить.

Керстин явно неправильно поняла выражение лица Йоны.

– Мне очень жаль, – казала она, и это прозвучало честно. – Тебе он, наверное, нравился? Ну конечно, он был любим многими студентами. Но, видимо, не всеми. – Она сделала паузу, желая заинтриговать парней, что ей почти удалось. Она посмотрела сначала в глаза Паскаля, а потом Йоны: – Ходят слухи, что кто-то пытался его шантажировать.

9

После своего сообщения Керстин ушла, явно довольная эффектом, произведенным ее словами. Йона не мог видеть, стало ли его лицо бледным, но ему пришлось крепко сжать обе руки, чтобы не было заметно, как они дрожат.

Через пару минут Паскаль попрощался с ним.

– Ты выглядишь так, как будто мое общество тебе больше не интересно, – сказал он, уходя. – Я могу тебя понять, но ты тоже не сходи с ума. Никто из тех, у кого осталось хотя бы три целых клетки головного мозга, не стал бы вешаться из-за твоего письмеца. Вот честно.

Йона попробовал было ему поверить, но у него ничего не получилось. А может, его текст стал последней каплей, переполнившей сосуд. Однако это не делало все произошедшее менее ужасным.

Он почти представил себе такую картину: растерянную Линду, пришедшую к профессору, чтобы показать ему записку. Затем Лихтенбергера, прогнавшего ее – может быть, в приступе гнева, а может быть, особенно нежно. Так, чтобы она поняла, что они расстаются навсегда.

Йона запер дверь комнаты, потому что не мог рисковать, не мог допустить, чтобы кто-нибудь ворвался в самый неподходящий момент. Потом он открыл вчерашний видеофайл. А вот и Линда с сигаретой и телефоном перед студенческим общежитием.

Он надел наушники, чтобы наверняка расслышать и понять каждое слово.

«– Привет. Да, это я. Почему ты не отвечал?» – Это первое, что сказала Линда.

С кем она разговаривала? С Лихтенбергером? В таком случае, он к тому моменту был еще жив. 22 часа 43 минуты, согласно показаниям часов, которые Эланус передавал вместе с изображением.

«– Я так боюсь».

Йона остановил запись и отмотал на пять секунд назад. Прослушал снова.

«– Я так боюсь».

Да, она сказала именно это, без сомнения.

«– Нет, я не знаю, кто это был. Но кое-что он знает».

Вчера он еще сомневался, но сейчас он был совершенно уверен: Линда говорила о нем. О том, кто написал записку.

К сожалению, она ошибалась – на тот момент он