чем начать серьезный и неприятный разговор по делу, я хотел бы поговорить с вами, как отец. У меня самого дети, два мальчика, правда, моложе вас… Рассматривая материал, — Лещинский положил руку на тоненькую папку, — раздумывая над судьбой нынешней молодежи, я с ужасом подумал о своих сыновьях. Что, если бы их ждала такая же судьба, как и вас?.. На заре жизни! — патетически воскликнул Лещинский. — Вы только представьте себе, что вас ожидает. Я понимаю, вы случайный участник преступления, и я постараюсь вас спасти. Поверьте в мое искреннее желание помочь вам…

Слова вылетали привычные, гладкие, красивые и катились, как шары по желобу, не задерживаясь в мозгу у Алексея. Он почти не слушал того, о чем говорил ему жандарм, мучительно думая об одном: как держаться? Это был первый допрос в его жизни. Что говорить? Он хорошо помнил слова Кирзнера: «Не называть ни одной фамилии». С этим ясно. Но что говорить? Что скажет Лобода? Показания должны совпасть. Почему их арестовали? Ведь с литературой все в порядке. Так почему же? Надо было найти хоть какие-то подходящие ответы.

— …Брожение умов, — смутно уловил Алексей слова Лещинского. — Конечно, и в нашем государстве есть недостатки и несправедливость. Поэтому и волнуется молодежь. Но ведь нельзя же все решать насильственным путем, как рекомендуют господа революционеры! Наконец, вы уверены, что среди них есть люди, способные встать у кормила? Только жажда власти руководит ими… И мы не можем позволить…

Бархатный голос Лещинского лился, то повышаясь, то затихая… Алексей сидел, сжав руки в кулаки. Он принял решение — все отрицать, как бы его ни провоцировали. Стало спокойнее. Теперь мысли его были далеко от этого кабинета и Лещинского. Он думал об Иване Никандровиче. Что будет, когда отец узнает об аресте Алексея? Поймет ли он его? Промелькнуло лицо Тины, товарищи по мореходной школе.

— …Государь мудр. Он понимает, что форма правления несовершенна. Он заботлив и любит свой народ. Сейчас он думает над проектом конституции. Будут даны большие права народу. А вы агитируете за свержение, за убийства, за хаос… Да вы, кажется, совсем меня не слушаете, молодой человек! — прервал свою речь Лещинский, встретившись с неподвижным взглядом Алексея. — Тогда перейдем к делу. Говорите правду, Чибисов. В этом ваше спасение.

Лещинский полистал папку:

— Вы, вероятно, уже знаете, почему вас арестовали? Нет? Ай-ай-ай! Не знаете? Давайте покончим все скорее. Где тот чемодан с литературой, который вы принесли вечером на судно в Лондоне? Где вы его спрятали и кому потом передали?

Пеструхин… Перед Алексеем встал ухмыляющийся Петька с кружкой в руках. Так, значит, он…

— Говорите, говорите, Чибисов. Не надо молчать, — поторопил Лещинский, приняв молчание Алексея за слабость. — Скорее все кончим.

…Пеструхин один мог сказать. А что он знал? Ничего. Отрезы. Знать ничего не знаю, ведать не ведаю, учил Лобода.

— Я ни о каком чемодане не знаю, — хрипло сказал Алексей.

Лещинский снисходительно улыбнулся:

— Так-таки и не знаете? Наивный вы человек, Чибисов. Мы знаем, а вы нет? Василий Васильевич Лобода значительно умнее вас. Ну так, собственно, и должно быть. Он старше, опытнее. Видя полную бесполезность отпирательства, боцман рассказал нам все чистосердечно…

Лещинский снова полистал папку:

— Вот что он показал. Так, одну минуту… Цитирую: «…чемодан с нелегальной литературой принес на борт матрос Алексей Чибисов. Я этот чемодан спрятал для того, чтобы передать его в Риге…» Ну, пока достаточно. Убедились? Так был чемодан или не был?

Ни слова о кранцах! Значит, не знают всего. Ходят в потемках…

— Я вас спрашиваю! — повысил голос Лещинский. — Был чемодан?

— Не было.

Лещинский нахмурился:

— Врете, Чибисов. Кому вы его передали?

— Не было никакого чемодана, — упорствовал Алексей. — Я правду говорю.

— Вспомните как следует, Чибисов, — начал сердиться Лещинский. Алексей молчал.

— Не хотите говорить? Очень сожалею. У нас люди обычно говорят. Придется применить к вам… — Лещинский позвонил. Вошел надзиратель.

— Уведите арестованного.

В камере Алексея зверски избили. Он с трудом мог говорить. Губы распухли, глаза заплыли черными синяками. Нестерпимо болела голова. Охранник хватал его за грудки и стукал затылком в стену.

— Где чемодан? Вспомнил, сволочь? — орал он и бил, бил…

Вечером открылся «глазок», и на пол упала бумажка. Алексей подобрал ее. При свете тусклой угольной лампочки он прочел: «Держись, Алеша. Ничего не знаешь, ничего не ведаешь. Василий». Алексей пожевал бумажку, проглотил. Так всегда делалось в тюрьмах, рассказывал Бруно Федорович. На душе стало полегче. Он не одинок. О нем помнят товарищи. Лободе тоже, наверное, несладко.

На следующий день его снова вызвали на допрос. Лещинский посмотрел на распухшее лицо Алексея, сочувственно покачал головой:

— Что они с вами сделали, изверги. Право, я не хотел этого. Ну-с, продолжим. Итак, вы принесли чемодан на судно…

На этот раз Лещинский не терял слов напрасно. Он был холоден и официален. Разговора о сыновьях и добром государе не поднимал.

— Никакого чемодана я на судно не приносил, — сквозь распухшие губы выдавил Алексей.

Его увели и снова избили. Он ничего не сказал. Собрал всю волю и мужество и выдержал. Последующие допросы тоже ничего нового следствию не дали.

…Алексей лежал на койке. Ныло все тело. Он с усилием поднимал руки, ощупывал лицо, глаза, губы. Как будто бы все цело. Только левый глаз не открывается. Совсем заплыл.

Он не испытывал никаких чувств, кроме огромного удовлетворения. Выдержал. Алексей даже как-то поднялся в собственных глазах. Значит, на него можно положиться. Не ошибся Кирзнер, когда давал ему поручение. Только бы выбраться на волю! Он будет продолжать борьбу. Всю жизнь. Где бы ни находился… Иногда Алексей думал о том, чем может кончиться их «дело». Кирзнер, рассказывая о царских тюрьмах, допросах, всевозможных провокациях, говорил, что показаний одного свидетеля недостаточно для обвинения, необходимы другие улики. А в их деле нет улик! Правда, на их стороне сила, и они могут сделать все, что захотят, вопреки законам, написанным на бумаге. Но все-таки хорошо, что улик нет.

Мысли неотступно возвращались к Пеструхину. Что он видел? Чемодан. А может, это ему пригрезилось? Может быть, они никогда и не говорили о чемодане, об отрезах? Кто докажет, что это было именно так? Фараоны ведь ничего не нашли.

Время тянулось медленно. Алексей не ел. Похлебка и каша оставались нетронутыми. Хотелось только пить…

15

Об аресте сына Иван Никандрович узнал на следующий день. Алексей не пришел домой. Раньше с ним такого не случалось. Чибисов пошел на «Бируту». На пароходе он все узнал. Причины ареста были неизвестны, и Иван Никандрович