Обернувшись, Подорогин увидел Юру, который целился в него из пистолета. Меховая куртка Юры была почему-то наполовину снята, болталась на одном плече. Сизый пороховой дымок растворялся над ним в морозном воздухе. Подорогин накрыл контуженное ухо и, стоя вполоборота к крохотному, выглядывавшему из татуированного кулака, будто ручная мышь, оружию, подумал, что Юра промахнулся лишь оттого, что целился ему в голову. Между ними было метров пять, не более. Еще Подорогин успел подумать о том, что даже если пуля попадет в него, он не умрет, а произойдет что-то другое, еще более странное. Потом позади и выше Юры раздалось облачко, осевшее красным на снегу, и лицо его неузнаваемо, страшно разгладилось. Юра поднял пистолет на плечо, словно собирался почесать спину, и посмотрел себе на дымящуюся грудь. Пошатнувшись после этого, степенно, как перед амвоном, он стал опускаться на колени.

Подорогин попятился и зашел в пролом. Здесь он увидел Печкина, который стоял у стены и таращился на раскинувшегося перед ним Зураба. В двух шагах от стриженой головы грузина в венчике просевшего от крови снега брала начало красная брызчатая тень, тянувшаяся до самой стены. Впрочем, не столько притягивала взгляд эта тень, даже не простреленная голова, сколько вставшая дыбом породистая шерсть на еще дрожавшей кисти убитого.

Подорогин обернулся к Печкину.

— МАСК. ЗАХОРОНЕНИЕ? — проорал он, еще оглушенный. — Кто вы все такие, вашу мать?!

Однако Печкина колотило, он не мог отвечать.

Подорогин пошел обратно в пролом. По дороге к джипу он дал крюка, обходя лежавшего лицом в снег Юру, и поскользнулся на огромных ребрах с ошметьями щетинистой плоти. В «Субурбане» никого не было. От распахнутой двери водителя в снежную целину, в туман уходила рваная цепочка следов, перебитая размашистой вмятиной падения. Подорогин сел за руль и, не соображая, давил вхолостую на педали. Погодя в джип забрался Печкин. Тот же час в пальто у Подорогина зазвонил телефон. Не отвечая, он передал трубку Печкину. Толстяк, тяжело дыша, молча выслушал все, что ему было сказано, и вернул телефон со словами:

— Ко мне, пожалуйста.

В совершенном оцепенении — которое, впрочем, не мешало ему следить за дорогой и управлять тяжелой машиной, — Подорогин доехал до дома Печкина и остановился ровно в том месте, в каком остановился первый раз Толян. На приборной панели лежали замшевые перчатки Юры. Под оплетку лобового стекла была вставлена фотокарточка неизвестной белокурой красавицы. Подорогин заглушил двигатель. Печкин позвал его идти в дом.

Пока толстяк делал какие-то распоряжения Гуле, Подорогин дожидался его у школьной доски на втором этаже. Правое ухо опухло, и время от времени, будто в эфире, в нем просыпалась и начинала звучать назойливая тоника. Подорогин ни с того ни с сего вспомнил, что девятнадцать лет тому назад, в армии, уже мог схлопотать пулю. Впрочем, он и не забывал этого никогда. В числе прочих невезунчиков эскадрильи он готовился заступать в караул, в оружейной комнате получали автоматы, штык-ножи, магазины, подсумки и вытертые (кто-то шутил: «б/у») патроны в просверленных, похожих на школьные пеналы лотках. Тут же, на крашеных металлических столах, снаряжали рожки. Покончив с патронами, Подорогин уже выходил из зарешеченного предбанника, когда дорогу ему преградил бесшабашно улыбающийся Олег Белов, крестьянский сын, тихоня и пьяница старшего призыва. На глазах у всех Белов пристегнул к своему автомату полный магазин и ковбойски передернул затвор. Это, видимо, было продолжение какого-то дурачества, начала которого Подорогин не застал и так и не решился выяснить впоследствии. Он еще ненароком надеялся разойтись с шутником, но Белов вскинул оружие. В нескольких сантиметрах от своего лба Подорогин увидел ходящее по запертой траектории дуло с косо срезанным и вытертым колпачком компенсатора. Белов целился в него так тщательно, будто между ними было целое пространство тира. Бесшабашная улыбка медленно сходила с веснушчатого лица крестьянского сына. Его выкаченный глаз над прицельной планкой глядел куда-то сквозь переносицу Подорогина. Позади Белова еще похохатывали его выходке, но за спиной Подорогина повисла мертвая тишина. Наконец дуло встало неподвижно, Белов перестал дышать. На одну или две секунды вокруг них как будто провалилось все, они были одни в целом мире. И в это фантастическое время неким невероятным наитием — но, скорее всего, случайно — Подорогину удалось перехватить обезумевший взгляд шутника. Дуло покачнулось вновь. С соломенной брови Белова на нос перепрыгнула капля пота. Продолжая целиться, он смотрел на Подорогина уже с ужасом и мольбой. Тогда, не спеша взяв под цевье, Подорогин отвел от себя ствол, аккуратно вытащил оружие из веснушчатых рук крестьянского сына, поставил к решетке свой автомат и расчетливо, изо всей силы ударил в веснушчатое лицо… Через пятнадцать минут, по окончании развода, он был в одном строю со своей сменой, но без оружия и без ремня: здания караульного помещения и полковой гауптвахты соседствовали стена к стене.

Встряхнув головой, Подорогин взглянул на часы и хотел звать Печкина, но увидел его за столом, и практически в том же виде, в каком застал несколько часов назад: раздетый по пояс, Печкин поглощал что-то из эмалированной миски.

— Я… извиняюсь, — сказал Подорогин.

Толстяк замер над миской и невидяще, молча смотрел в нее, точно мастифф, почуявший угрозу трапезе.

— Я извиняюсь, — повторил Подорогин, — но что… куда теперь?

Печкин вытер с подбородка каплю и продолжал есть. В комнату Вошла распаренная Гуля. Широкий монгольский лоб кухарки стягивала мокрая повязка. Сдвинув коричневый телефон, она поставила рядом с эмалированной миской другую, помельче, затем, задрав локоть, что-то потрогала зубами на запястье, смерила мельком грязные туфли Подорогина и ушла. Печкин вытащил из миски кусок мяса на кости и с сомнением осмотрел его.

— Эти, а также прочие вопросы, — сказал он, не отрываясь от куска, — уважаемый — простите, не знаю вашего имени, — не ко мне. Ничем не могу… — Не договорив, Печкин снова погрузился ртом в мясо.

Подорогин взял из кармана перчатки, не соображая стал надевать их, но сорвал и затолкал в другой карман. Потом он молча обошел Печкина и хлопнул фанерной дверью. На шум из кухни показалась Гуля с громадным ножом. За ее спиной виднелась часть чугунной плиты с опаленной тушей.

На лестнице Подорогин спугнул крысу, а на первом этаже зачем-то подошел к шахте лифта. Внизу, метра за полтора, на выщербленной бетонной стене слепла обрешеченная лампа. На поросшем плесенью дне между отшлифованными рельсами стояло ведро с черной жидкостью. Что-то размеренно постукивало. Ощутив восходящий поток теплого, пахнущего тленом воздуха из шахты, он попятился и вышел на крыльцо.

«Субурбан» исчез. На том месте, где всего несколько минут назад он оставил машину, Подорогин обнаружил лишь следы автомобильных протекторов и скомканный лист бумаги. Кое-где глубокий снег прошили капли крови. Туман почти сошел. Во все стороны простиралась снежная пустыня. Когда Подорогин в последний раз оглянулся на дом, то увидел Гулю, которая молча смотрела на него в окно. Она тотчас скрылась. В собачьей будке что-то горело. Крохотные дощатые недра плясали в неверных бликах оранжевого пламени.