class="p1">В последний раз я взбиралась здесь, когда магистр Томас проследил за мной, увидев, с какой легкостью мне удалось залезть на крышу трехэтажного дома, спасаясь от уличной банды. Я испугалась, что вляпалась в неприятности, решила, что те карманники обворовали его, но вместо этого архитектор спросил у матери Агнес, можно ли нанять меня.

А еще где-то по другую сторону стены, за сараем, с тех пор зарыт толстый кошель с монетами.

Я не знала, кто его истинный владелец, – сама стащила у карманников, поэтому и не чувствовала вины за то, что присвоила монеты себе. Я сохранила их на тот случай, когда решу покинуть монастырь. Конечно, благодаря работе на архитектора в них отпала необходимость, но все же приятно осознавать, что у меня есть заначка на черный день.

Добравшись до угла, я сворачиваю направо. Главные ворота монастыря – на южной стороне. И это неспроста: южная стена больше всего освещается солнцем. Через дорогу – северная часть стены, окружающая квартал селенаэ. Я часто задавалась вопросом: что возникло раньше? Люди Ночи выбрали окраину Коллиса, несмотря на стоящее здесь аббатство, или монастырь специально построили между их кварталом и остальным городом. Но, думаю, даже мать Агнес не знает этого.

Переплетенные лозы покрывают и внешнюю стену, и большинство домов и окон, выходящих на север, закрывают своими зелеными руками узкие аллеи, ведущие в район селенаэ. Нежные белые и фиолетовые лунные цветы распускаются только по ночам, когда люди Ночи стараются не выходить из своего квартала.

Белый цветок сжался в бутон, Скрывшись от солнца и чуждых глаз. Каждый селенаэ спешит домой, Когда ты решишь раскрыться для нас.

Я напеваю внезапно возникшую в голове песню, когда звоню в колокол аббатства. Дети учат ее едва ли не первой, но я не вспоминала о ней уже несколько лет. Дожидаясь, пока мне откроют, невольно выискиваю в просветах между листьями в форме сердца хотя бы намек на то, что человек со шрамом наблюдает за мной. И продолжаю напевать мелодию, словно это сможет защитить меня.

Шаркая ногами, в мою сторону направляется женщина, и она мало похожа на ту, что когда-то научила меня петь эту песню. В трех шагах от ворот она вытягивает скрюченную, как клешня, руку вперед, чтобы нащупать решетку, а закрытые пеленой глаза смотрят мимо меня.

– Кто там? – хрипло спрашивает она.

– Это я, матушка, – отвечаю я, не зная, какой ожидать реакции.

Наш последний разговор вышел довольно неприятным. Но теперь уголки губ на морщинистом лице поднимаются вверх, словно солнце на рассвете, а глаза озаряются светом, хотя взгляд у матери Агнес все такой же отрешенный.

– Катрин?

– Да, пришла проведать вас.

Радость на лице настоятельницы вызывает удивление, но вскоре редкие брови приподнимаются, а рот изгибается в скептической ухмылке. Так мать Агнес больше походит на себя.

– Ты чего-то хочешь, – заявляет она.

– Магистр Томас сказал, что вы нездоровы. – Выражение ее лица не меняется, отчего у меня вырывается вздох. – И я пришла, чтобы извиниться.

– Хм. Видимо, тебе очень сильно хочется узнать то, за чем ты пришла.

Настоятельница достает связку ключей из-под серой шерстяной мантии, быстро отыскивает нужный, но ей приходится повозиться, чтобы попасть в замочную скважину.

Как только ржавая калитка открывается со скрежетом, я вхожу в арку и несколько раз моргаю, чтобы привыкнуть к полутьме после яркого солнечного дня. Мать Агнес закрывает и вновь запирает калитку, пристегивает связку ключей к поясу. Мне хочется смягчить этот неловкий момент шуткой.

– Вы не ошиблись в моих мотивах, – говорю я. – Я почуяла запах имбирного печенья сестры Луизы еще у самого святилища.

Тонкие губы матери Агнес подергиваются, пока мы идем по мрачному коридору.

– Ну, раз уж ты проделала этот путь, то заслужила кружечку чая.

Настоятельница ведет пальцами по стене, как я несколько минут назад, но не поддавшись эмоциям, а для того, чтобы знать, где повернуть, и не пропустить дверь в свою гостиную.

Когда мы входим, из-за стола, заваленного бухгалтерскими книгами и пергаментами, вскакивает девушка.

– Катрин! – выдыхает она, и на ее лице появляется намек на озорную улыбку.

Я закатываю глаза:

– Все еще Кэт. Ты первая начала меня так называть, помнишь?

– Конечно помню.

Маргерит бросает обеспокоенный взгляд на настоятельницу, и в этот момент я понимаю: она в полном облачении сестры Света, ее волосы скрыты под белым платком, а талию обхватывает поясок из бисера.

– Когда ты дала обет? – спрашиваю я.

Мать Агнес направляется к потертому мягкому креслу, делая вид, что не слушает наш разговор, но я хорошо ее знаю.

– В середине зимы, – отвечает Маргерит. – Как и положено.

Церемония проводится в самый короткий день в году, символизируя, что сестра должна наполняться Светом в каждый последующий.

– И ты не позвала меня?

Маргерит заламывает свои изящные руки, когда в разговор вмешивается мать Агнес.

– Я сказала ей, что она должна передать приглашение лично. – Настоятельница опускается на свое место. – Но ты так и не появилась здесь, чтобы получить его.

Голубые глаза подруги наполняются слезами, но Маргерит всегда плакала только за других. И довольно часто – из-за моих наказаний. Что ж, судя по всему, ничего не изменилось. Я вздыхаю.

– Прости, Марга. Я просто…

– Поддалась гордыне, – заканчивает мать Агнес.

Я хмурюсь:

– Я собиралась сказать «злилась».

И это правда.

Настоятельница беззаботно откидывается на спинку кресла.

– Злость – форма гордыни.

Не знаю, права ли она, но, если честно, мне все равно. Мне лишь жаль, что из-за этого пострадала Маргерит.

– И ты постригла волосы? – спрашиваю я.

Эта мысль вызывает боль. Я всегда завидовала золотистым волнистым локонам подруги, которые легко укладывались в прически, в отличие от моих темных непослушных кудрей.

Маргерит смеется:

– На самом деле нет. Мне разрешили сохранить их до осени, чтобы еще немного подросли.

– До осени? – переспрашиваю я. – Почему… ох…

Крупная торговая ярмарка Коллиса. Со всех уголков Галлии съезжаются мастера, в том числе и изготовители париков.

– Ты сможешь выставить их на аукционе.

Мать Агнес кивает:

– На эти деньги мы купим новый ткацкий станок. Сможем больше ткать.

Аббатство обеспечивает себя самостоятельно и даже получает прибыль от продажи ткани, которую ткут сестры и послушницы. Но станок здешний – старше самой настоятельницы.

– Я рада внести свой вклад, – говорит Маргерит.

И я в этом не сомневаюсь.

– Сестра, – говорит настоятельница, – вы сможете пообщаться с Катрин в следующий раз. А сейчас не могла бы ты принеси нам чаю, пока мы будем обсуждать ее текущие дела?

Я фыркаю. Она ведет себя так, словно мы будем договариваться о цене