— Я не за этим, Стефания Израэловна.

— Знаю, молодой человек, знаю, — успокоила она его, качнув ладошкой. — Только чего же отказываться. Вы чайком побалуйтесь со мной, а я попробую на ваши вопросы ответить.

— Как? Я же еще и не заик…

— Только не все карты сказать могут, — опять остановил его возглас старушки. — Есть такое, о чем они предпочитают молчать. Или не всем все скажут. Так что не взыщите. А отказывать я никому не отказываю, если человек приходит с добром. Не ко мне приводит судьба человека, путь его Господом Богом означен. Сам он не ведает, что творит. А у тебя, друг мой, вижу в глазах печаль за друзей твоих. Корысти в тебе нет никакой, так что успокою тебя. Не волнуйся. Спрошу я карты про твое беспокойство. А что они ответят, мне пока неведомо.

Говорила старушка, а речь ее, будто ручеек шелестел, не натыкался на бережок, обтекал ласково камушки встречные, целовал волной песочек. Лаврентий словно спал и все во сне сладком ему виделось. Как вошел на порог, присел, так и опустилась ему на плечи благодать, хмель — не хмель, дрема — не дрема, только и не трезвый он, малохольным каким-то себя почувствовал. Так до конца, пока из дома не вышел, ничего другого не ощущал.

А старушка раскинула карты разноцветные, разномастные. Глядел он на стол, как карты ложились, двигались, словно живые, исчезали одни, появлялись другие. Молчал он, боялся слова сказать, отвечал только на ее вопросы, тут же забывая все, что говорил. Врезалось и осело в памяти одно: назвала старушка Светку дамой треф, по цвету волос должно быть, а Вадима, мужа ее, кажется, окрестила валетом пиковым по тому же признаку, а остальное все сгинуло из памяти, как водой смыло, ручейком тем из ее тихих слов…

Вышли они с Варварой, дождь кончился, ветер задувал, луна уже над крышей дома цеплялась рожком за трубу печную. Он в себя стал приходить.

— Что за дурман? Что с нами было? Колдунья она у тебя, тетка-то твоя.

— Бог с тобой, — перекрестила его Варвара впервые, чего не позволяла никогда.

Он присел на подвернувшуюся скамейку, ноги дрожали, будто тяжесть какую вечность целую носил. Перевел дух. Немного стало полегче. Силился вспомнить. Действительно, всю память отшибло.

— Как есть! Пусто в голове! Что нагадала-то? Скажи, Варя.

— Умерла она. Только умерла не своей смертью.

— Как! — вскрикнул он, вскочить попытался. — Кто убил?

— Об этом карты не сказали. Да и не спрашивала их она. Не могла об этом спрашивать.

Найти опера после восьми часов вечера — задача непосильная, если не сказать невозможная, но позвонил в дежурку криминалист Шаламов и — о, чудо! Пятнадцати минут не прошло, и старший оперуполномоченный капитан милиции Константин Вихрасов, как джин из бутылки, сам объявился на проводе.

— Соскучился, Владимир Михайлович?

— Есть дело, Константин.

— Поднимать хлопцев?

— Вдвоем поскучаем.

— Что-нибудь захватить?

— При пушке?

— Как скажешь. Так просто, сам знаешь, не балуюсь.

— Тогда не забудь.

— С транспортом?

— Хотелось бы.

— Буду через десять минут.

— Заметано.

Шаламову не терпелось проверить намек прокурора области. Уж очень интригующе у того получилось насчет скелета, выпавшего из шкафа. А вдруг повезет! Чем черт не шутит!

Еще днем, отправившись после встречи с Игорушкиным прямиком в вытрезвитель, он провел там все оставшееся время рабочего дня. Надо было срочно определиться с Туманским и Мартыновым: официально задерживать их как подозреваемых и переводить в камеру предварительного заключения из этого бомжатника или освобождать и помахать ручкой. Но для этого необходимо было еще снять подозрения, а подозрений на этих полутрезвых обалдуев хватало. Неискушенные и доверчивые, врать они еще не научились, поэтому, если выразиться классическим сыскным языком, алиби граждане врачи не имели, хотя все нутро опытного криминалиста подсказывало ему, что дружки-алкаши совершенно ни при чем, а влипли в дерьмо по собственной дури.

С позволения разлюбезного Василия Савельевича, начальника бесславного учреждения, Шаламов устроился в его кабинете и мог спокойно подвергнуть «допросной пытке» каждого из приятелей порознь, упиваясь покоем, отделенный от беснующегося за стенами спецконтингента..

Как он и предполагал, ничего путного от допросов и не получилось. Не надеясь, он отработал по тривиальной положенной схеме. Сначала, не задавая вопросов и не объясняя причины, он попросил одного, а затем второго описать все события прошедшего дня; выпроводив их, закурил, внимательно прочитал и сравнил, что у них вышло. Затем впустил одного Мартынова и помучился с ним, забросав вопросами, таящими капканы и задачки, ловушки и каверзы, загонял в тупики. Слушал, вроде, лениво, вполуха, в окно демонстративно поглядывал, телефон дергал время от времени, изображая разговор то с «Колей», то с «Люсей», потом переспрашивать начал взмокшего подопытного и его ответы ловко переиначивал; в общем, мудрил и юродствовал, как где-то, в забытых давно специальных журнальчиках, все это по-научному именовалось занудно и основательно «тактикой и психологией предварительного допроса лица, подозреваемого в совершении преступления». Помучился сам и врача судового достал до кишок, но тот добросовестно выбарахтался из его хитроумной паутины.

Время перевалило за полдень, а он не принимался еще за главного фигуранта. Туманский дожидался его среди вытрезвляющейся, дрыхнувшей и вновь поступающей безумной братвы; весь изнервничался, конечно, из-за версий своих и догадок, то есть «созрел» для допроса, но криминалист устал. А допрос — дело тонкое, здесь от спешки один вред, даже если заранее интуиция подсказывает — результата впереди никакого. Надо было избавиться от этого вредного ощущения. Мозг требовал крови, кровь бегала от мотора, а движок подсказывал: кофе сейчас хорошего с сахарком! И хотя бы пару бутербродиков с маслом!

Выписав на Мартынова постановление о задержании, Шаламов вызвал народ из райотдела, хмуро оглядел взмокшего от пота, покрасневшего, не спускавшего с него глаз парня.

— Ознакомься, — пододвинул он тому лист.

Мартынов пробежал глазами половину и вскинулся на Шаламова.

— За что же?

— Читай, читай.

Мартынов перевернул лист.

— Это как понимать? Я ему ребра поломал?

— Экспертиза установит.

— Какое же хулиганство? Все в квартире происходило? Где общественное место? Не улица, не театр.

— А это уж мне судить. Вы врач? И я не посягаю на ваши профессиональные знания. А я юрист. Позвольте мне расставлять пешки.

— Он заявление подал?

— Я смотрю, вы искушены в нашем деле?