то, что нормальные люди, походники, почему-то вот в таких вот в итоге и превращаются! — неожиданно горестно воскликнул Володя. — Вот взять хотя бы Сашку Петрова. В «пятерки» ведь ходил, в «шестерки»! В таких суровках бывал! А потом раз — и как отрезало. Теперь он такой чистенький, модный, передвигается только на машине и на самолете. Дайвинг, понимаешь, кайтинг, яхтинг… Тьфу. А ведь какой был мужик! Сколько вместе пройдено!

Он готов был прослезиться.

— А что такого? Небось, женился, а жена и говорит: хочу рестораны и все такое. А про горы твои и рюкзаки забудь. Вот и свернула мужика, — пустился в рассуждения Данила.

— Правильно, во всем женщины виноваты! — заржал Петя, покуда не знавший близко ни одной женщины.

— Причем тут женщины? — нахмурился Генка. Ему было досадно за вульгарную трактовку своих слов, и он снова оторвался от книги. — Человек ведь не стоит на месте, он развивается. На каком-то этапе ему интересно одно, потом — другое. Нельзя утверждать, что комфортный туризм — назовем его так — это обязательно регресс в сравнении с туризмом, так сказать, рюкзачным. Это просто некий иной мир, и у него своя ценность… — Он заметил, как высокопарно говорит, и улыбнулся, как бы извиняясь. — В общем, мне кажется, есть какая-то ограниченность в том, что мы не принимаем чужой образ жизни только потому, что он нам не нравится, — осторожно закончил он.

— Может, я и ограниченный, но мне не нравится, что нормальных походников становится все меньше! — обиженно сказал Володя. — А и те, что есть — такие распальцованные… У них все по-западному: денег куры не клюют, их на вертолетах забрасывают, на джипах подвозят, у них все снаряжение — гортексы-хренексы. Блин, один костюм стоит больше, чем вся наша снаряга. А двадцать лет назад ведь ничего такого не было! Ходили во всем самошивном, палатки-«гробики» на стойках, спальники — по пять килограмм. И ничего ведь, ходили как-то! Но и люди, понимаешь, были другие! Душевность какая-то во всем этом была… А не то, как теперь в американских фильмах: ты в порядке? Ну и я в порядке. И давай, полезли в постель…

Генка подавил змеившуюся на губах усмешку.

— Гм, ты смешиваешь сухое с горячим. Тебе что не нравится — американская свобода нравов, общество потребления или то, что люди стремятся ходить в походы с более качественным снаряжением?

— Да мне все не нравится! Потому что все это, по сути, одно и то же.

Володя не был силен в полемике, но искренне верил в свою правоту. Он чувствовал, что молодые обходят его в спорах, и оттого еще сильнее раздражался.

— Короче, тебе просто хочется, чтобы все было, «как раньше». Чтобы ходить в пудовых ботинках-вибрамах, спать в мокрых ватных спальниках, чтоб никаких подбросок-забросок, все только ножками, верно? И никаких чтоб культпоездок. Отпуск — исключительно в тайгу и в тундру. Только так куется настоящий мужской характер, да?

Вроде бы Генка доходчиво сформулировал то, что путано и сбивчиво пытался выразить его собеседник; но почему-то в его изложении эта мысль приобрела комический оттенок. Володя сердито сдвинул брови и открыл было рот, чтобы горячо заспорить, но тут из угла снова заскрипел голос Димыча.

— Народ! Может, теоретические дискуссии на завтра перенесем, а? Нам как бы рано вставать. Забыли, что мы из графика вышли?

Заход был умен; Генка, который уже сожалел о своей несдержанности, благодарно взглянул на товарища. Володя мгновенно вышел из роли поборника ортодоксальной старины и снова стал ответственным руководителем: лирика — побоку, главное — цель!

— Точно… Нам же еще спускаться неизвестно где. Стоянка-то наша внизу должна быть, а мы до нее еще и не дошли. Короче — завтра выход в семь, подъем дежурного — в пять. Все, мыться-бриться-стелиться!

Женя, услышав приговор, отнимавший у нее, как у кухонной дежурной, самый сладостный час утреннего сна, сначала привычно вздрогнула. Но тут же успокоилась. Ведь чем быстрее они встанут и чем дальше уйдут от того места, тем лучше! Весь вечер в ней медленно нарастала тревога: а вдруг, пока они тут сидят, то самое успеет догнать их? Она снова представила себе склон — пока не стемнело, он выделялся светлой голубизной на сапфирово-синем небе. Не зрение, но какое-то иное чувство помогло вообразить посреди него аморфное нечто, что спешит за группой, оставляя пустые следы… Ох. Будь ее воля, она, Женя, прямо сейчас побежала бы вниз, к лесу. Но, понятно, она готова бежать только с товарищами; в одиночестве ужас растерзал бы ее. Поэтому, глубоко вздохнув, она постаралась уверить себя, что за ночь нечто не успеет перейти перевал. А утром будет поздно. Солнечные лучи дезактивируют преследователя, кем бы и чем бы он ни был, и группа уйдет от него навсегда.

Перед сном ей удалось избавиться хотя бы от части обычных страхов: она пригласила Катю сбегать «до ветру» вместе. Далеко уходить, к счастью, не пришлось: еще вечером, чтобы защитить шатер от того самого ветра, они выстроили со стороны перевала высокую стенку из толстых снежных кирпичей. Стенка естественным образом превратилась и в туалетную загородку. Решили, что под ее прикрытием можно будет ходить даже «по большому». Никакой хозяйственной деятельности по ту сторону не велось, и можно было не стесняться посторонних глаз. Петя в порыве энтузиазма (строительство воодушевило всех, как в детстве) предложил сделать дополнительную перпендикулярную перегородку между отсеками «М» и «Ж». Но на это сил уже не хватило.

— Здорово, что туалет построили, — сказала Катя, ежась от ветра, который за стенкой показывал всю свою злость. — Ночью-то еще разыграется.

— Да, точно, — пробормотала Женя. Она оглядывалась во мглу, ожидая и боясь увидеть то, что она даже не знала, как выглядит.

— Хорошо все-таки, что у нас шатер есть! — Катя совсем озябла от неподвижного сидения, и голос ее стал сдавленным.

— Верно, хорошо…

В спарке, как Женя и представляла, они с Катей прижались к противоположным бортам и замерли, ожидая вход Димыча. А он, пряча смущение за сопеньем и охами, принялся неловко всовывать тело в получившуюся щель.

— Да не натягивайте вы так, мне ж не забраться, — наконец, вымолвил он.

Девчонки пошевелились и подвинулись к центру ровно на сантиметр каждая. Никому не хотелось соприкоснуться с чуждой плотью, и Димыч их хорошо понимал.

— Бли-ин, — обреченно протянул он, и кое-как ввинтил себя в спарку. Но не прошло и нескольких секунд, как он ощутил предчувствие неземного блаженства. Тепло, которого он и не чаял получить, вдруг полилось к нему отовсюду, из каждого уголка, из каждой складочки.