Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так и так плохо сплю. Ладно уж, подежурю.
— Ну, вот и славненько! Тогда, получается, первой — Яна, потом Женька, а потом ты. Или ты первым хочешь?
Первое дежурство было привилегией, так как позволяло быстро выполнить свой долг и спокойно спать до утра — что куда лучше, чем быть разбуженным среди ночи. Димыч подумал, прилично ли ему, как мужику, выпрашивать себе послаблений, и решил, что неприлично.
— Бли-ин… Черт с вами, буду третьим.
Он направился к «пилораме», чтобы не было соблазна передумать. Но Володя окликнул его.
— Слышь, ты там это… Если сильно мерзнешь, то можем тебя в середину переложить! Теплей будет.
Димыч задумчиво остановился. Кодекс чести героя требовал отказаться от сочувственной помощи, но мысль о том, что в своем недоспальнике ему предстоит по-настоящему холодная ночь, сковала готовые сорваться с языка возражения. Он молчал и ждал, что преподнесет ему судьба.
— У тебя ж не спальник, а тряпочка. А ты с краю лежишь. — Володя как будто только сейчас сообразил, что у Димыча тряпочка и что он лежит с краю.
— Э-э… Гм… Ну-у… — неопределенно замычал Димыч.
— И правда, ты ж не спишь почти. Я слышал, как ты всю ночь ворочался, — неожиданно пришел на помощь Генка.
— В конце концов, можно и спарку состегнуть, и вдвоем-втроем лечь, — предложила Яна.
Вообще-то она ни за что не стала бы заботиться о сохранности Димыча — тем более, что его самого чужая сохранность, как известно, меньше всего заботила, а непрошенное сочувствие он обычно холодно и резко пресекал, заставляя сочувствующего ощутить себя полным идиотом — но тут ее вмешательства требовал долг. В походе Яна исполняла должность доктора. Обычно ее обязанности сводились к выдаче по утрам витаминок, а по вечерам — пластыря для заклейки стертых пяток. Но сейчас, когда один из участников собирался в ближайшее время умереть от переохлаждения, она сочла нужным изречь формальный врачебный совет — который, она была уверена, Димыч не станет его исполнять. Однако пациент вместо обычной презрительной усмешки почему-то отмалчивался, словно ждал развития темы. Спарка, о которой шла речь, означала спальник на двоих или троих. В туристском обиходе существовали готовые спарки, обычно самодельные. Но володина группа предпочитала просто состегивать при необходимости одинарные спальники, чтобы иметь свободу маневра: если в шатре тепло, все наслаждаются комфортом поодиночке, если прохладно — то теснятся и конфузятся дуэтом. Особенностью импровизированной, состегнутой (а если «молнии» спальников не походили друг к другу, то наскоро сшитой) спарки было то, что ее внутренний объем оказывался гораздо больше, чем у готовой. Двоим в ней было слишком свободно, а значит — холодно. Приходилось залезать втроем, что еще более сковывало свободу движений. Особенно тому, кто оказывался в центре. Но сегодня, кажется, был как раз тот случай, когда можно было забыть об удобстве ради тепла. Услышав о спарке, Володя оживился.
— А что, может и впрямь?.. Димыч, а? Запихнем тебя под бочок… да вот хоть к девчонкам! — Володя оглянулся на девушек и выразительно хихикнул. Слово «девчонки» активировали в нем походного ловеласа — роль, вообще-то совершенно ему не свойственную. Но он искренне считал, что она входит в необходимый пакет хорошего руководителя, и честно ее исполнял. Девушкам в таких случаях надлежало изображать крайнее смущение от его плоских шуток и неуклюжих намеков; они тоже честно отрабатывали свою роль, зная, что так почему-то надо. — А-ха-ха, они тебя сра-азу согреют! Ну чё, девоньки, возьмете себе красивого молодца?
«Какого хрена?!» — воскликнула про себя Катя, снаружи кокетливо улыбаясь и опустив очи долу.
«Кто, бл…, меня за язык тянул?» — досадливо подумала Яна, тоже растягивая рот в улыбке.
Женя представила, как угловатый, вечно недовольный Димыч, сопя, залезает в спарку, где они с Катей (а может, с Яной) уже стыдливо вжались в стенки, растянув до предела ткань — лишь бы не соприкоснуться с его острыми локтями и твердыми, как камень, коленями, лишь бы не смутить его и от этого еще сильнее смутиться самим… Еще вчера эта картина вызвала бы в ней неприятные чувства. Но нынче так много других чувств отделяло ее беспечное вчера от неведомо-страшного сегодня, что, как не старалась, она не смогла отыскать в себе раздражения. Она лишь пожала плечами и пробормотала:
— Ну что ж, так и правда теплее будет, наверное…
Повернув голову, она посмотрела на покинутый перевал. Солнце почти село, и он уже перестал быть оранжево-стеклянным, а стал розово-фарфоровым, сдержанно мерцая на фоне загустевшего фиолетового неба. Со склона доносился далекий гул — ветер наверху крепчал. Иногда над седловиной взлетал прозрачный протуберанец метели, ложно казавшийся снизу маленьким и безобидным. Мужчины, с важным видом поглядывая на перевал, обменивались замечаниями, что, мол, вовремя они оттуда свалились. Женя же думала только об одном — надежно ли эта глянцевитая стена с крошечной выемкой-галочкой посередине защищает ее от того, что осталось по ту сторону? Иногда она представляла, как это нечто — в ее видениях оно не имело формы — скачет за группой в метельном тумане. Почему именно скачет? Наверное, потому, что единственными материальными свидетельствами его существования были глубокие следы ног в утреннем снегу. Жене виделось, как цепочка этих следов бежит через перевал, спеша к стоянке. А то, что их оставляло, имело ту же призрачную природу, что и поземка над перевалом. Только оно само было темнее — совсем как тень на дне следа, в который заглядывала Женя.
— Ну, если и дамы не против, то дело решенное! — ухмыльнулся Володя. — Осталось только выбрать двух счастливиц из трех. Главное — не передеритесь, девчонки. — Девчонки явно не собирались драться за Димыча, поэтому счастливиц пришлось назначать. — Как я понимаю, Женечка, ты готова… — Он подмигнул Жене, которая почти не слышала его — она не сводила глаз с горы. — А еще кто?