– Но… – продолжил Рокот. – Есть одно «но». Все это верно для родовичей. Для сыновей и дочерей нашего рода. А Горан не из нашего рода. Он никто! – Голос Рокота креп с каждым словом. – Он чужак, достойный оскорбления и насмешки! Вавула просто указал ему на его истинное место и был убит за правду. Все знают дела Вавулы, а чем прославился Гор? Наоборот, он до предела опозорил имя своей семьи. Как поступают с чужаками, осмелившимися на нашей земле поднять руку на наших родовичей? Вы знаете, братья и сестры. Я все сказал…

Наступила мертвенная тишина; наконец старшина сказал:

– Олг, твое слово.

Из-за стола поднялся седой как лунь старик, посмотрел на меня тяжелым взглядом, перевел выцветшие глаза на Рокота и прохрипел:

– Ты спрашиваешь, чем прославился Горан? Ну что же, я скажу. Он голыми руками в темнице отбился от воев из твоей семьи. Скованным отбился…

– Так и было, – спокойно подтвердил Венрир. – К нему приходили Сим и Храп. Оба сейчас у Рады, но говорить не скоро будут. Если будут вообще.

– Кто их пустил? – рыкнул Збор.

– Оба на посту в темнице стояли, – ответил ему Дравин. – Здесь вины ни на ком нет, кроме самих Сима и Храпа.

Рокот вскинулся и с ненавистью прошипел:

– Значит, на этом ублюдке есть еще вина.

– Я еще не закончил! – Старик властно прервал отца Вавулы. – Семья Млавы Светлой приговаривает наложить на Горана обычную виру, но жизни не лишать. Я сказал.

– Я услышал тебя, Олг, – после короткой паузы сказал старшина. – Тебе, Живица, слово…

– Смерть, – коротко сказала пожилая, но еще сохранившая свою красоту женщина. Ее надменное лицо было полностью бесстрастно. – Есть закон, где все разложено по полатям. К роду не принадлежит – значит чужак. Если чужак убил родовича на земле ославов, кара ему всегда одна. Семья Марьяны Большой Клык приговаривает Горана к смерти. Я сказала.

– Теперь Звон.

– Смерть…

– Ты, Вуй.

– Смерть…

– Говори, Всеслава.

– Смерть…

В Совет входят всего десять человек. Десять голосов. Одиннадцатый, и решающий, голос – старшины Збора. Но его он использует, только когда в Совете наступит равновесие. Равновесие… Так сколько семей меня уже приговорили? Три? Четыре? Что с головой… мысли плывут, никак не могу сосчитать голоса… Пять?

Збор немного промедлил, он должен был назвать имя шестого человека – человека, слово которого может стать решающим. Если он проголосует за смерть… Внутри меня все заледенело, даже мысли остановились…

– Велемир, говори.

Стройный пожилой мужчина с пустым левым рукавом порывисто встал и медленно провел взглядом по судьям.

– Родовичи… в разуме ли вы? Все знали отца Гора. Родович он был? Так и есть, истинный славен – никто и никогда не усомнится в этом. Все знали Весну, мать Горана? Все знали – добрая славенка была нашего роду. И парень этот по рождению – наш. А то, что испытания не прошел, так не его вина в том. Опять же свидетельство истинной крови Горана налицо. Мало кто рискнул бы схватиться с Симом и Храпом в одиночку и будучи безоружным. Он сделал это и победил. Думайте, родовичи, не навлекайте на себя гнев Старших. А моя семья приговаривает Гора к обычной вире. Я сказал…

– Родовичи! – опять вскочил Рокот. – Нельзя же…

– Сядь, Рокот! – гневно громыхнул Збор. – Ты свое слово сказал. Теперь говорит Лия…

Судя по тому, как бессильно заскрипел зубами Рокот, он совсем не был уверен в остальных членах Совета.

– Обычная вира…

– Снежан, высказывайся.

– Вира…

– Твое слово Крон.

Кузнец встал, обвел Совет глазами и тихо сказал:

– Вира. Моя семья усыновит Гора. Вот наше слово.

Я не поверил своим ушам. Ровно!!! В мозгах полыхнула бешеная радость, ноги стали подкашиваться, и я чуть не упал. Ровно!!!

– Поровну… – задумчиво пробормотал Збор. – Давно голоса Совета так не разделялись. Даже не знаю, что сказать. Парень истинный словен по крови, да и по делам тоже. Но совсем не для того нашими предками законы писаны, чтобы мы ими помыкали… – Старшина вдруг посмотрел на меня и спросил: – Есть тебе что сказать в свое оправдание, Гор?

– Нет… – Слова вылетели сами по себе. – Одно скажу: довелось бы повторить, повторил бы, даже не задумываясь.

– Добрые слова!!! – Крон отбросил кресло и вздернул кулак кверху. – Слышали, родовичи? Слова доброго славена!!!

– Наш!

– Смерть!

– Родович!

– Чужак!

– Виру присуди, Збор!

– Смерть!

Главы семей с криками вскочили с мест. Мне показалось, что еще немного – и вспыхнет схватка.

– Тихо, родовичи!!! – вдруг рявкнул Збор. – Я свое слово буду говорить!

Мгновенно в зале Совета наступила тишина, люди расселись по своим местам и напряженно уставились на старшину рода. А я… я просто стоял и ждал…

– Нелегкая мне досталась задача… – Старшина тяжело выговаривал слова. – Да, доблесть Гора – это доблесть настоящего славена. И не его вина в том, что не стал он родовичем… – Старшина обвел взглядом зал, немного помедлил и повысил голос: – Но и не наша! Мы живем законами предков, как жили десятки поколений до нас, и мы не вправе нарушать их. И не будем!

По залу опять прошел глухой ропот. Крон хотел что-то сказать, но смолчал и опустил голову на сжатые кулаки.

– Горан, сын Ракши: ты приговариваешься к смерти… – Слова старшины зловеще пронеслись по залу. – Завтра в полдень тебя прикуют к Скорбной скале и оставят на милость Океана. Да не будет на тебя никогда возведена хула, а род справит по тебе тризну, как по родовичу. Я все сказал…

«…мокряки видом весьма отвратны, зело подобны утопленникам и обладают в своей конструкции признаками, присущими гадам морским. Однако ж, вопреки досужим домыслам, сии монструмы происхождение свое ведут не от утопленников и способны к воспроизведению себе подобных путем яйцеметания. Я склонен относить мокряков к разделу трупоедов морских и не наделяю сих монструмов способностью поедать свежую пищу, поелику произведенными опытами установлено, что от свежей рыбы оные отказываются, предпочитая тухлятину…»

(Преподобный Эдельберт Великоградский.

«Бестиарий и описание рас Мира Упорядоченного»)

Звериные острова. Остров Быка. Ольград. Скорбная скала.

17 Лютовея 2001 года от восхождения Старших Сестер.

Полночь

Порыв ветра хлестнул по телу снежной крошкой, но покрытая ледяной коркой кожа уже ничего не чувствовала. Тело постепенно остывало, сердце билось все медленнее, и лишь только в мозгу по-прежнему лихорадочно билась дикая обида. Для чего меня надо было сюда переносить? Для чего давать ложную надежду? Не пойму… не хочу понимать…