с золотой отделкой, а на представление, которое показывали после банкета из сотни блюд, они пришли в масках. 20 октября Маргарита с племянником возвратились в Лилль, а их поездку в Турне продолжали обсуждать.

Затем Брэндона возвели в достоинство герцога Саффолка. Возможно, это было наградой за его доблесть во Франции, однако такой взлет для человека подобного происхождения вызвал широкий резонанс за рубежом. Среди шокированных был и Эразм Роттердамский. Некоторые говорили, что Брэндона так стремительно вознесли, чтобы сделать его достойной партией Маргарите: «Ходят слухи, что дочь Максимилиана Маргарита выходит замуж за нового герцога, которого король недавно превратил из помощника конюха в пэра». В мае Брэндон и Генрих снова выступали на турнире, их девиз гласил: «Who can hold that will away» (Кто может держать, будет далеко), возможно намекая, что Брэндон собирается в зарубежное путешествие.

Если Брэндон действительно претендовал на руку Маргариты Австрийской, то выглядело так, будто Генрих поощрял их отношения. Однако король счел разумным выразить свою досаду в письме Маргарите: он пообещал примерно наказать сплетников. Тем не менее он признал, «что в разных местах обычно говорят, что обдумывается брак между вами и нашим очень дорогим и верным сподвижником и советником герцогом Саффолком». Чувства Маргариты проявляют два ее длинных письма, подписанные одной буквой «М» [см. Комментарий к источникам]. «M» не рискнула писать прямо королю или герцогу, как она сказала, «поскольку боюсь, что мои письма могут ненадежно храниться». Во главе угла стояла осторожность, но при всем том уже было поздно что-либо предпринимать, и у Маргариты то и дело проскальзывали истеричные нотки.

За несколько дней пребывания в Турне ее, как она заявила, поразила симпатия короля Генриха к Брэндону, а также «храбрость и достоинства» личности Брэндона («каких, мне кажется, я не встречала в других мужчинах»). Поскольку «он всегда выражал желание услужить мне», она заставила себя «проявить к нему полное доверие и расположенность». Королю Генриху, по всей видимости, это было «очень приятно», он действительно «много раз спрашивал меня, может ли такая благосклонность… перейти в обещание брака». В изложении Маргариты выглядит так, будто именно Генрих убеждал ее в том, что это (то есть брак по любви, когда женщина делает собственный выбор?) есть «образ действий дам Англии и… там не считается грехом». Маргарита отвечала, что «здесь такое не принято, и я буду скомпрометирована, меня сочтут глупой и легкомысленной».

Однако Генрих VIII не принял такого аргумента. Маргарите Австрийской пришлось найти другую причину: она указала, что англичане скоро покинут континент. Этот довод Генрих понял, но предупредил Маргариту, что ей все равно придется выходить за кого-то: «что я еще слишком молода, чтобы оставаться одной; что в его стране дамы снова выходят замуж в 50 и 60 лет». Маргарита настойчиво утверждала, что не собирается опять вступать в брак: «Я перенесла слишком много несчастий с мужьями». Однако Генрих и Брэндон не желали ей верить. Еще дважды, в присутствии Брэндона, Генрих уговаривал Маргариту, снова и снова повторяя, что ее могут просто принудить к браку. Неубежденный ее возражениями, «он заставил меня пообещать, что, как бы ни настаивал мой отец или кто-либо иной, я не пойду под венец [с] господином мира, по крайней мере, до его возвращения или конца этого года».

Что это было? Искренне ли Генрих играл роль Купидона, азартно помогая своему закадычному другу устроить столь выгодный брак? Или он старался не допустить, чтобы Маргарита сделала другой выбор, возможно невыгодный для Англии? А что же чувствовали два главных участника этого дела?

На встрече, похожей на трехсторонние переговоры, «в Турне в моей комнате, однажды вечером после ужина, совсем поздно», Брэндон сказал Маргарите (как она пишет), что он никогда не женится и не заведет «жену или любовницу без моего приказа, а всю свою жизнь будет моим верным покорным слугой». Все эти слова – фигуры речи куртуазной любви; Маргарита Австрийская, выросшая именно в такой культуре, вероятно, увлеклась. Она пообещала «быть для него такой госпожой всю свою жизнь, поскольку он, мне казалось, жаждет всячески мне служить». Однако теперь, сердито проговорила Маргарита, нет и не должно быть никаких разговоров об этом деле, разве что о судьбе нескольких «любезных писем», которые недостаточно надежно хранились.

Все же она не совсем потеряла голову, не настолько, чтобы интересоваться у короля Генриха, не превосходит ли его активность (по любым мотивам) как «trwcheman», или свата, чувства самого Брэндона, или заметить, что многие вопросы, задававшиеся по поводу известного по слухам брака, похоже, больше касаются роли Генриха в нем, чем ее собственной.

Маргарите рассказали, пишет она, что Брэндон похвалялся ее кольцом с бриллиантом, «чему я не могла поверить, поскольку высоко ценила его как человека добродетельного и мудрого». Однако однажды в Турне, «после пира он встал передо мной на колени и, за разговорами и игрой, снял с моего пальца кольцо, надел на свою руку и стал мне показывать, а я засмеялась».

Маргарита заявила Брэндону, что он – laron (вор) и что она никогда не думала, что король держит в своей компании воров. Брэндон не знал слова laron, поэтому Маргарита попробовала фламандское слово dieffe и попросила его (один раз тем вечером, когда он, похоже, не понял ее, и второй раз на следующее утро через короля) вернуть ей кольцо, «поскольку оно слишком известно». Вместо кольца она дала ему один из своих браслетов; менее уличающее известностью ювелирное изделие.

Однако Брэндон снова забрал у нее кольцо в Лилле и не хотел отдавать, говоря, что подарит ей другие кольца, еще лучше. Он «не хотел» понимать ее возражений, и Маргарита могла только просить, чтобы он никогда и никому не показывал эту драгоценность. Она забыла об осторожности. Однако все равно, по сути, дело с кольцом было, или должно было быть, лишь куртуазной игрой: вне всякого сомнения, развлечением, флиртом для женщины, которая еще, как постоянно напоминал ей Генрих VIII, была слишком молодой, чтобы забыть о любви, а вовсе не свидетельством серьезных отношений.

Серьезная часть изложена во втором письме, в котором Маргарита Австрийская обещает продемонстрировать «все неудобства, которые может вызвать это дело». Ее ужасало, что об этом говорят дома, за границей, даже в Германии «совершенно открыто обсуждают торговые гости». Один английский купец осмелился устраивать по этому поводу пари. Хотя она была благодарна Генриху за все, что он сделал, чтобы прекратить разговоры, «тем не менее я вижу, насколько слухи запечатлелись в фантазиях людей… [что] живу в постоянном страхе».

Письмо показывает ее не как могущественную правительницу, способную решать проблемы, а как очень смущенную, все еще