частично идет здесь о больших повествованиях, способных стать бестселлерами, а в некоторых случаях даже считающихся заслуживающими Нобелевской премии. Отчеты об исследованиях подъема НСДАП в свете выборов или самоидентификация Адольфа Гитлера как революционера носят, напротив, гораздо более сухой, аналитический характер. В то время как во многих больших повествованиях превалирует скорее беллетристический элемент, а в бесчисленных биографиях Наполеона, Вильгельма II или Бисмарка речь часто идет скорее о новых точках зрения, а не о результатах новых исследований, детальные исторические анализы оперируют новыми данными. В таких анализах речь идет о подтверждении или опровержении определенных гипотез, как, например, представления о том, что рабочие в подавляющем большинстве оставались невосприимчивы к соблазнительным обещаниям НСДАП, или вопроса о том, скольких человеческих жизней стоила китайская культурная революция.

Может быть, в основе проблемы понятийности — считать себя историографом или историком — лежит различие в самоидентификации. Историограф, то есть тот, кто посвящает себя крупным, объемным описаниям общего характера, видит для себя, как показывает опыт, особенный вызов в том, чтобы не остановиться на описании и объяснении, а занять позицию, распределить хвалу и порицание, дистанцироваться от того, что он считает явно неверным, или выделить в положительном смысле то, что он считает хорошим. Это касается всех исторических эпох и личностей, но особенно Гитлера и национал-социализма.

В литературе постоянно встречаются аргументы против результатов исследований, изображающих (пусть даже лишь предположительно) Гитлера и национал-социализм не в самом черном цвете, пытающихся объяснить мотив жизненного пространства, по крайней мере начиная с 1939 г., не расистскими, а в первую очередь экономическими причинами, описывающих Гитлера не как реакционера, а как революционера по самоидентификации, подчеркивающих его увлеченность техникой и его представление о себе как действующем великом модернизаторе Германии. При этом с легкостью используются аргументы общеупотребительной педагогики, суть которых состоит в том, что не имеет права быть то, чего не должно быть.

Отношение к заслуживающему большое уважение, невероятно богатому научными фактами труду Райнера Цительманна о самоидентификации Гитлера как революционера во многих областях свидетельствует о том, сколь велико сопротивление, с которым сталкиваются результаты, доказывающие, что Гитлер сам видел в себе революционера, а его мировоззрение содержало вполне современные элементы. Частично это связано просто с тем, что критики — в отличие от самого Цительманна — воспринимают и используют такие понятия, как «революция» и «модернизация», в положительном смысле. Тот, кто дает понятию «революционер» позитивную оценку, будет сопротивляться тому, чтобы называть так Гитлера. А тот, кто связывает «модерн» с прогрессом и демократией, не хочет, чтобы национал-социализм назывался «модернистским».

Цительманн пишет в своей книге: «Мы сознательно отказались в основном от собственной оценки и моральной характеристики идей Гитлера. Оценка этих идей должна быть предоставлена читателю, который может и должен ожидать от данного исследования ознакомления с мыслями Гитлера в их внутренней взаимосвязи, а не их оценки автором с политической или философской точки зрения. Это означает также, что мы отказываемся от оценочного комментирования высказываемых Гитлером взглядов и утверждений».

Не в последнюю очередь благодаря этому исследование и через 30 лет после появления ни в чем не утратило значимости, хотя политические взгляды автора (тогда скорее левые, а сегодня скорее национально-либеральные) с того времени значительно изменились. Но поскольку Цительманн в значительной степени отказался от оценок с собственной политической точки зрения, так как полагал, что читатели хотели узнать что-то о Гитлере, а не о политических воззрениях Цительманна, ему не пришлось менять свой труд.

После появления книга была встречена в профессиональной среде весьма положительно. Однако последовала и критика, в которой явно или подспудно обозначился упрек, что сделанные в его диссертации выводы ведут — хотя и непреднамеренно — к преуменьшению серьезности этого наихудшего преступника в истории. Схожие аргументы были, кстати, направлены и против попыток историцизации национал-социализма, как того требовал бывший директор уважаемого Института современной истории Мартин Бросцат. Я думаю, что большая часть этой критики, основанной на мировоззренческих и общепедагогических мотивах (не хочется, чтобы нас неправильно поняли: критики, основанной на вполне достойных мотивах), базируется на фундаментальном непонимании задачи науки, в том числе науки исторической. При этом Леопольд фон Ранке так сформулировал задачу историка: «понять, что было». Однако оценочные суждения и предубеждения не ведут к пониманию того, что было или что есть. Наоборот. Они создают помехи для процесса познания. Ибо оценочные суждения — имеются в виду высказывания о том, что тот, кто их выносит, воспринимает как хорошие или плохие в моральном отношении, — говорят, правда, кое-что о том, кто их выносит или записывает, но не говорят ничего о предмете, который он оценивает. Предметы исследований, в том числе исторических и социологических, не носят подлежащие оценке качества внутри себя, а приобретают их лишь за счет того, что их оценивают снаружи, делают предметом оценочных суждений.

Это означает, если довести мысль до конца, что отвращению исследователя к бесчеловечности деяний и представлений Адольфа Гитлера не место в когнитивных высказываниях об этом человеке. Такими оценочными суждениями можно было, по мнению Цительманна, пренебречь еще и потому, что он придерживался мнения, согласно которому моральный приговор Гитлеру и без того вынесен, так что излишне постоянно выражать в тексте свое отвращение.

Поскольку, однако, по-прежнему существует много недоразумений по поводу требования свободы от оценочных суждений и обоснования этого требования, и так как, насколько я знаю, по этому вопросу в исторической науке не состоялись серьезные, уходящие в глубину, дебаты с той аналитической ясностью, которая отличает соответствующую дискуссию в теории науки и в общественных науках, и так как они не состоялись и в так называемом споре историков[2020], ниже мы остановимся подробнее на этом аспекте научного труда. Целью является обоснование того, почему оценочным суждениям не место в системах высказываний эмпирических наук, разве что эти суждения являются предметом исследования, но не в форме высказываний исследователя[2021].

С этой целью я хочу прежде всего реконструировать возможные аргументы, которые явно или по умолчанию выдвигаются против требования свободы от оценочных суждений. Требование свободы от оценочных суждений, гласит распространенный тезис, не может быть выполнено, поскольку то, что изучает исследователь, каким-то образом затрагивает его самого. Нейтральность и эмоциональная бесстрастность естествоиспытателя не могут быть достигнуты в исторической науке. Кроме того, попытка действовать без оценочных суждений в тенденции искажает предмет исследования, поскольку последний сам не является оценочно нейтральным, а представляет собой неразрывную связь фактов и ценностей. К тому же каждая форма историографии с необходимостью основана на ценностных решениях, поскольку без явного критерия ценностей не существует и значимых критериев для исследования.

Исторические вещи, продолжается эта аргументация, просто по своей