— Да на таком слове, как «сребристая», можно язык сломать, — с ухмылкой заметил он. — Уверен, ты до отказа наполнил монологи Перина этими словечками исключительно для того, чтобы мне досадить. По твоей вине я стану заикой.

— По моей, как же иначе, — рассеянно кивнул Теодорос, пробегая глазами клочок бумаги с пометками. — Да, вот еще что. В той сцене, где три брата идут приступом на Лунный замок, не произносите реплики о грохоте барабанов, пока эти самые барабаны действительно не загрохочут за сценой. — Драматург перевернул свой покрытый каракулями клочок. — О, чуть не забыл. Во втором акте, когда Зория пытается убежать от Хорса, а тот ее хватает, нашему милому Пилни не следует слишком церемониться. Пилни, мальчик мой, ты дотрагиваешься до руки Зории, словно боишься обжечься. Сделай милость, забудь об учтивых манерах и схвати ее так, чтобы она поняла — с тобой шутки плохи.

Пилни залился румянцем и пробормотал себе под нос что-то невразумительное. Теодорос повернулся к Бриони.

— А вот тебе, юный Тим, в этой сцене следует быть мягче и женственнее. Помни, ты богиня-девственница, а не уличная потаскуха. Когда Хорс схватит тебя, прояви кротость и смирение. Не пытайся доказать зрителям, что ты способна дать отпор любому наглецу.

На этот раз пришел черед Бриони смущенно краснеть. Она слишком хорошо запомнила наставления Шасо: если тебя хватают за руку, вырывайся. Когда они играли эту сцену в первый раз, она так вывернула Пилни запястье, что бедняга побледнел от боли. Возможно, именно по этой причине вне сцены он старался держаться от Бриони подальше.

— А где любезнейший господин Бирч? Доуэн, я знаю, что больное колено доставляет тебе много неудобств, и все же прошу: когда Волиос получает от Змеоса сокрушительный удар, не надо опускаться на землю медленно и осторожно. Если зрители заметят, что убитый боится ушибиться, трагедия превратится в фарс.

Гигант нахмурился, но кивнул в знак согласия. Бриони было очень жаль Доуэна, она знала, как он мучается от боли в ногах. Она решила непременно отыскать подходящий материал и сделать подушечки для его распухших коленей.

Теодорос продолжал давать указания. Он изменил несколько мизансцен, дабы у Фейвала и Хьюни, игравших Зуриал и Змеоса, была возможность проскользнуть в гримерную, скинуть с себя костюмы, облачиться в доспехи и предстать на сцене уже в образах воинов божественной армии, которую Перин ведет на цитадель бога Луны. К немалому удовольствию Фейвала, в четвертом акте драматург сократил монологи Зуриал — коварной богини, державшей Зорию в заточении, пока Змеос и Хорс сражались против Перина и его сподвижников.

Поправки были внесены и в сцену смерти Хорса. Так как Пилни имел удручающее обыкновение понижать голос, когда требовалось говорить как можно громче, драматург передал большую часть его заключительных монологов Хьюни — тот, по словам Теодороса, хотя и не давал себе труда постичь смысл сказанного, зато ревел, как голодный телок. Замечаниям, изменениям и советам не было бы конца, если бы в переулке не появился хозяин таверны. Он осведомился, намерены ли актеры начать свое дурацкое представление или решили выждать, пока рассерженные зрители разнесут его постоялый двор в щепки?

— О всемогущие боги Зосим, Купилас и Девона, смягчите сердца тех, кто пришел к нам сегодня! — прижав руки к груди, произнес Теодорос традиционную фразу, благословляющую начало спектакля. — Начнем, друзья мои!

Первые три акта прошли как по маслу. Во дворе таверны яблоку было негде упасть, однако день выдался пасмурный, поэтому по обеим сторонам сцены пришлось зажечь факелы. В их неровном свете Бриони не могла разглядеть лиц зрителей, к тому же скрытых капюшонами и шляпами. Она заметила, что среди собравшихся преобладает простой рабочий люд, а знатные господа и дамы не почтили представление своим присутствием. В первом ряду расположилась компания юнцов — судя по виду, подвыпившие подмастерья. Они громко переговаривались, свистели и отпускали скабрезные замечания, когда на сцене появлялся актер в женском платье, Фейвал или Бриони. То обстоятельство, что они насмехаются над бессмертными богинями, нимало их не смущало.

Бриони, к собственному удивлению, держалась на сцене довольно уверенно. Многодневные усилия, потраченные на заучиванье монологов, не пропали даром, и строчки сами всплывали в памяти. Несколько раз она запнулась, но реплики других актеров помогли ей не растеряться и вовремя вернуться на верную дорогу. Пьеса явно увлекла зрителей, о чем свидетельствовали обеспокоенные возгласы и одобрительные крики, сопровождавшие каждый поворот сюжета. Когда Перин повел свое воинство на замок Хорса и Пилни, взобравшись на крышу фургона, изображавшего лунную цитадель, бросил вызов неприятелю, толпа разразилась улюлюканьем. Судя по сердитым лицам парней, они были не прочь взобраться на сцену, присоединиться к армии богов и воздать похитителю богини-девственницы по заслугам. В сцене, где Хорс убивает Волиоса, сына Перина, Доуэн Бирч превзошел самого себя — не пожалев больных коленей, он рухнул на землю как подкошенный, и между его судорожно сжатых пальцев заструились ручейки крови из раздавленного бычьего пузыря. Тут многие женщины не удержались от слез, и до ушей Бриони долетели сдавленные всхлипывания.

В четвертом акте богиня-девственница, усыпив бдительность Зуриал, ускользала из-под ее надзора. Однако стоило беглянке покинуть замок, как поднялась снежная буря (изображавшаяся при помощи белых тряпок, укрепленных на длинных палках). Растерянная и испуганная, Зория сбилась с пути. Что касается самой Бриони, она и не думала сбиваться, ибо прекрасно помнила монолог, который в этот трагический момент надлежало произнести ее героине.

О снег! Ты жалишь мне лицо, подобно жестоким пчелам Змеоса,

Ты царапаешь мою кожу, как тысяча мелких камешков!

Я должна облачиться в одежду мальчика-слуги.

Она не пристала моему девичеству,

Ставшему для меня источником бед,

Но она не позволит холоду убить меня.

Едва Бриони произнесла эти строки, как сиявший перед ней световой тоннель начал стремительно сужаться, факелы и затянутое облаками небо закружились в едином водовороте, поглощаемые наступавшей со всех сторон темнотой. Девушка покачнулась, но тут же восстановила равновесие. Перед глазами у нее беспрестанно вспыхивали искры, словно в темноте порхало бесчисленное множество светлячков. Сделав над собой отчаянное усилие, Бриони сумела закончить монолог.

Мне стало немного теплее, но я заблудилась,

Без еды, без воды и тепла мне предстоит умереть.

И вместо того чтобы плавным изящным движением опуститься на колени, она сделала то, чего Финн добивался от Доуэна Бирча, — с грохотом рухнула на дощатый помост. Темнота накрыла ее. Сквозь толстый непроницаемый покров до Бриони не доносилось ни звука, даже гул обтянутого мешковиной барабана, изображавшего завывания бури, стих. Не только звуки и запахи, но и все ее чувства исчезли, вытесненные одним-единственным ощущением: она близка к Баррику, как никогда, ее сознание слилось со смятенным сознанием брата.

Из темноты на нее надвигался отвратительный демон с худыми, как плети, конечностями и серым лицом трупа. Поначалу Бриони затрепетала и решила, что за ней пришла сама смерть. Потом она догадалась, что обрела способность видеть то, что видит сейчас Баррик. Непроницаемая жуткая маска со сверкающим ледяным взором принадлежала не смерти, но существу столь же неумолимому и беспощадному.