В это время на художественной выставке посетители обходили выставленные картины. Все останавливались перед превосходными портретами Крамского. Он был мастер, и граф Валуев, генерал Исаков, лейб-медик Боткин удались ему вполне. Владимир Маковский стоял возле своей картины «Крах банка» в ожидании Павла Третьякова. Он уже обещал ему картину для коллекции и гадал только о цене, он всегда запрашивал с походом. У всех вызывала добрую улыбку сценка, изображенная Прянишниковым: молодой человек смущает игрой на гитаре и пением чувствительного романса простоватую девицу-мещаночку. Репин выставил поразительный по проникновенности портрет старого писателя Писемского и сцену вечеринки в украинской хате с красивыми молодыми персонажами.

Центром выставки действительно стало полотно Сурикова. Сам он жестоко простудился в феврале на этюдах и остался в Москве. Отсутствие автора развязывало языки зрителям. Драматизм самой сцены захватывал сразу. Волшебный динамизм действия, казалось, на миг замершего, был поразителен. Яростный спор взглядов неукротимого рыжего стрельца и гневного царя, плач стрельчих – все волновало сердце. Однако знатоки держались скептически.

– Здесь нет простора! Толпа сгрудилась, никакой перспективы.

– Помилуйте, непревзойденная картина!

– Да что вы, батенька, посмотрите, фигуры возле Петра – да они просто намалеваны кое-как! Ничего не прорисовано.

– Но драматизм-то, драматизм!

– Какой там драматизм… Полно виселиц и ни одного казненного. Где же кровь?…

В эти минуты Александр Николаевич в малой гостиной Михайловского дворца пил чай с великой княгиней Еленой Михайловной и братом великим князем Михаилом. Он просил подъехать и Катю, но она почему-то не захотела. После чая кузина и брат проводили государя до подъезда. Александр Николаевич предложил подвезти брата, но тот отказался.

В 2 часа 30 минут Александр II сел в карету.

– Домой и той же дорогой, – приказал он кучеру Фролу.

Ворота Михайловского дворца распахнулись. Шесть казаков лейб-гвардии конвойной роты выехали на улицу. За ними вывел карету Фрол Сергеев, и карета понеслась за вскачь мчащимися казаками. За нею ехали друг за другом в санях полицмейстер полковник Дворжицкий и начальник конвоя отдельного корпуса жандармов капитан Кох ротмистром Кулебякиным.

Перовская увидела. Достала из муфты платок, не суетясь, спокойно взмахнула им перед лицом, как бы расправляя, чтобы поняли.

Первым стоял Рысаков. Николаю Ивановичу Рысакову было 19 лет. Два года назад он поступил в Горный институт. Сблизился с революционерами и успешно вел агитацию среди рабочих. Желябов его приметил и в январе 1881 года предложил участие в нелегальной деятельности, пообещав материальную помощь в размере 30 рублей ежемесячно. Под названием «боевой дружины рабочих» Желябов организовал отряд боевиков, из которых и выбирал террористов. Рысаков был отобран в группу метальщиков. 28 февраля они ходили за город в пустынное место за Смольным монастырем, где опробовали действие снаряда. Бросал Тимофей Михайлов. Снаряд взорвался с грохотом, на месте взрыва образовалась здоровенная яма. Удовлетворенные метальщики отправились по домам.

…За спиной накатывал глухой конский топот. Рысаков оглянулся.

По набережной в это время шел взвод флотского экипажа, который при виде кареты государя остановился и с барабанным боем отдал ему честь.

А Коля Рысаков взял в обе руки снаряд, завернутый в белую тряпку, и сделал шаг вперед. Казачьи кони пронеслись совсем рядом, и он невольно отшатнулся, потому бросил снаряд не как учили, а вслед карете.

В 2 часа 45 минут на расстоянии 50 сажен от угла Инженерной улицы под каретой раздался страшный взрыв, распространившийся как бы веером.

Полицмейстер ехал в санях стоя, но когда испуганные лошади встали на дыбы, упал на кучера. Выскочив из саней и в то же мгновение заметив, что прохожие на панели канала схватили какого-то человека, полковник Дворжицкий бросился к императорской карете. Он отворил дверцу и увидел невредимого Александра Николаевича.

– Что там? – тихо спросил государь.

– Ваше величество, преступник задержан!

Все растерялись в это мгновение. Ни государь, ни Дворжицкий не услышали слов кучера Фрола Сергеева:

– Можно ехать, ваше величество!

Правда, колеса кареты были повреждены, но, учитывая, что ее дно и стены были особо укреплены, действительно еще можно было уехать. Но не мог Александр Николаевич бежать. Он увидел двух раненых казаков из конвоя, невдалеке громко кричал, скрючившись на снегу, какой-то подросток, рядом стояла корзина с ватрушками, какой-то прохожий в потертой шинели сидел посреди тротуара, недоуменно смотря на свою окровавленную руку.

– Проводи меня, – приказал Александр Николаевич Дворжицкому. Они пошли по тротуару к тому месту, где находился уже окруженный толпою народа задержанный. Капитан Кох успел обыскать его и обнаружил револьвер и небольшой кинжал.

– Господи!.. – ахали в толпе. – Да что же это такое!

– Что с государем? – взволнованно спрашивал проходивший случайно мимо подпоручик Рудыковский, не замечая, кто стоит рядом с ним.

– Слава Богу, я уцелел, – обернулся к нему Александр Николаевич, снял каску и перекрестился, – но вот…

Он указал на лежащих около кареты раненых казаков и кричавшего мальчика.

Рысаков стоял от них в шагах в десяти. Он услышал слова государя и вызывающе воскликнул:

– Еще слава ли Богу…

Он проговорился, нетерпеливый мальчик. Он выдал сразу и свою ненависть к царю, и то, что тот обречен, но – никто этого не понял.

Александр Николаевич подошел к Рысакову и увидел того, кого и ожидал увидеть, – невысокого, худенького студентика с ошалелыми глазами за стеклами очков и дергающимся ртом, стиснутого железной хваткой двух солдат Преображенского полка.

– Ты ли стрелял?

– Я.

– Кто таков?

– Мешанин Глазов, – заученно ответил Рысаков, вспомнив, что его товарищи тут, рядом, смотрят на него и надо держаться гордо перед «тираном-самодержцем». По показаниям свидетелей, он стал «совсем спокоен», «смеялся даже».

Три других метальщика и Перовская видели все происходящее, чувствовали запах пороха, слышали крики раненого мальчика и голоса возбужденной толпы. Что они чувствовали? Ничего.

Во время этого покушения были опасно ранены 20 человек, из которых вскоре умерли трое, в том числе крестьянский мальчик Николай Максимов, четырнадцати лет, служивший в пекарне и несший свежую выпечку в булочную. У камер-пажа Косинского была обожжена левая сторона лица, и он оглох на одно ухо.

Дворжицкий предложил государю пересесть в его сани и вернуться в Михайловский дворец. Александр Николаевич, шедший к карете, замедлил шаг и задумался. Он не обратил внимания на высокого бородатого молодого человека, в неестественно спокойной позе опершегося на решетку канала.