Впрочем, где Эренбург, там всегда клубок противоречий и слабоватое понимание, а иногда — и непонимание побудительных мотивов.

Возможное и невозможное

Фрагменты из главы у Надежды Яковлевны «Немножко текстологии» тоже конфликтуют с письмом, которое она отправила Эренбургу весной 1963 года в разгар замораживания «оттепели» и после скандальных обвинений в адрес советской интеллигенции и в период ее охлаждения, в частности, к Эренбургу. В своей эпохальной речи Хрущев говорил о недавнем идеологическом фаворите в непозволительном тоне, испугавшись взятой на себя роли могильщика сталинизма.

Отрывок из письма Надежды Яковлевны приведен в предисловии к однотомнику стихов, вышедших в серии «Новая библиотека поэта» со ссылкой на личный архив Эренбурга: «Ты знаешь, что есть тенденция обвинять тебя в том, что ты не повернул реки, не изменил течения светил, не переломал луны и не накормил нас лунными коврижками. Иначе говоря, от тебя всегда хотели, чтобы ты сделал невозможное, и сердились, что ты делал возможное. Теперь, после последних событий, видно, как ты много делал и делаешь для смягчения нравов, как велика твоя роль в нашей жизни и как мы должны быть тебе благодарны. Это сейчас понимают все».

И опять припоминаются слова из обращения к Эренбургу Варлама Шаламова.

Мысли Надежды Яковлевны прожектором освещают тернистый путь Эренбурга, его борьбу, мечты отнюдь не эгоистические, стремление к реальным свершениям, а не к звонкой — рудинской — фразе. Эренбург не имитировал действие, как большинство коллег. Такой имитацией занимались многие в послесталинскую эпоху. Он старался добиваться ощутимых итогов или прямо и честно отказывался от своих намерений. Нередко он терпел и неудачи. Главной из таких невозможностей оказалась до сих пор никак не осуществленная и его потомками эренбурговская мечта: выпустить в России на русском языке «Черную книгу». Через четверть века «Черная книга», едва не стоившая ему жизни, этот эпический рассказ о геноциде и Холокосте, все-таки стала достоянием русского и русскоязычного читателя, но выпустили ее не в России, а за границей — в Литве, уже в перестроечные — смутные — времена: в самом их начале. Времена, впрочем, как сказал поэт, не выбирают: в них живут и умирают. Выпуск «Черной книги» на родине Эренбурга — в России — дело далекого будущего. Далекого, но неотвратимого. Уж если цитировать поэтов, то тут стоит вспомнить и Александра Блока, знавшего кое-что о России, чего мы понять до сих пор не в состоянии: и невозможное возможно!

Эренбург двигался по необъяснимой и извилистой траектории — от будто бы возможного к абсолютно невозможному, которое в конце концов становилось возможным — пусть наполовину. Наступит год — черный для националистов и ненавистников Эренбурга, — и какое-нибудь московское издательство отважится и даже почтет за честь выпустить «Черную книгу», самым подробным образом познакомив мир с историей ее составления и равных Холокосту мытарств при издании.

Старицкие

Когда я утверждал, что каждый из оставшихся в живых после войны найдет в «Черной книге» близкое себе — пусть локальное — трагическое событие, я имел в виду весьма конкретные, имеющие прямое отношение ко мне обстоятельства. Странным образом то, что происходило в Киеве в Бабьем Яру, совпадало какими-то чертами с тем, что случалось в Семипалатинске на улице Сталина, 123 и за кулисами театра имени Ивана Франко. Я надеюсь, читатель, что ты не забыл, какой совет мне дала Ирина Ивановна Стешенко — тетя Орыся: как избавиться от картавости? Тогда меня меньше будут колотить в школе и особенно — во дворе нашего дома. Она рекомендовала каждый день произносить рабочие — логопедические — слова: кукуруза и воробей. Я к ним давно привык. Ребята часто загоняли меня в угол и заставляли их повторять. Я ненавидел эти слова. Однако ключевым звукосочетанием оказывалась все-таки фамилия Эренбурга, взятая тетей Орысей из газет.

— В ней два раскатистых звука эр. То, что нужно.

Я не возражал — фамилия у меня на слуху. Испания, испанка с кисточкой, no pasaran, развалины Мадрида, фотографии вооруженных винтовками парней ненамного старше меня. И я с восторгом прокатывал: Эр-эн-бург! Все же лучше, чем проклятые воробей и кукуруза!

Эренбург! Я быстро добился колоссальных успехов. Теперь меня преследовали только за то, что я коверкал русский язык, то есть еще не полностью перешел с украинского на привычный для семипалатинцев диалект. Русским его назвать было нельзя. Даже школьные преподаватели изъяснялись на каком-то суржике.

Тетя Орыся, несмотря на некрасоту, принадлежала к совершеннейшим ангелам. Происходила она из знатной, разгромленной советской властью семьи Старицких. Мать — Оксана Михайловна Стешенко — дочка Михайлы Старицкого, автор популярной хрестоматии для детей «Родные колоски», занималась педагогикой, писала литературоведческие статьи и даже играла в театре. Вышла замуж за Ивана Матвеевича Стешенко, уважаемого в среде украинства литератора и исследователя творчества Шевченко, Стороженко, Котляревского и многих национальных драматургов. Сочинял и стихи, вышедшие двумя отдельными книгами. «Хуторские сонеты» и «Степные мотивы» молодежь знала наизусть. В 1918 году Ивана Матвеевича, как полагается, расстреляли большевики. Оксана Михайловна чудом спаслась.

У Михаила Старицкого было еще две дочки — средняя Мария, драматическая актриса, режиссер и педагог, игравшая в аншлаговых спектаклях «Не судилося», «За двома зайцями», «Маруся Богуславка» и «Богдан Хмельницкий». Умерла в конце 1930 года в бедности и забвении.

Наиболее талантливой и близкой к отцу была Людмила Старицкая-Черняховская, помогавшая драматургу при подборе материала о гетмане — победителе при Желтых Водах. Людмила Михайловна принадлежала к разносторонним литераторам. Она и сама создавала исторические драмы «Иван Мазепа» и «Гетман Дорошенко», печатала обширные циклы рассказов, писала статьи и мемуары.

Роковым образом Людмила Михайловна приходилась родной и любимой теткой Ирине Ивановне, моей логопедической руководительнице.

СВУ

Тетя Орыся тщательно скрывала родство. Старицкую-Черняховскую десять лет назад привлекли в качестве обвиняемой — из главных — на процессе «Спiлки визволення Украiни». Ее подельниками стали выдающиеся ученые академик Сергей Ефремов и профессор Осип Гермайзе. Дочь Старицкого не признала себя виновной ни в националистической деятельности, ни в организации контрреволюционных ячеек, ни в связях с эмигрантскими учреждениями и германскими агентами, хотя и не отрицала знакомства с немецким консулом в Харькове. Всю скамейку в суде приговорили к различным тяжелым наказаниям. Людмила Михайловна скончалась в 1941 году. Сергей Ефремов умер в 39-м. Ярославская тюрьма была его последним приютом. Осип Гермайзе, проректор Киевского института народного образования и выдающиеся историк, любимый сотрудник Михаила Грушевского, отсидев положенные восемь лет, отправился в саратовскую ссылку. В декабре 37-го он получил дополнительный десятилетний срок, в 44-м вновь предстал перед «тройкой» и вновь подвергся заключению по приговору — до 1954 года. Он не пережил, к сожалению, Сталина и умер в тюрьме.

Признак гениальности