сне, глазами, судейский приоткрывал левый глаз и говорил: послушайте умного человека, придурки. Женщина должна перемещаться из кухни в постель. Как? Пинками. Или вот такое: женщины, они как законы, их придумали, чтобы на них плевать. И тут уж хохотали все. Огромное одеяло смеха накрывало длинное здание, словно бы полицейские подбрасывали на этом одеяле смерть. Не все, конечно. Некоторые, за дальними столиками, вкушали свои яйца с чили, или яйца с мясом, или яйца с бобами молча или разговаривая между собой, о своем, отдельно от остальных. Завтракали они, скажем так, локоть к локтю, в тревоге и сомнениях. Опершись локтями на самое существенное, но самое бесполезное. Окоченев от сна: то есть повернувшись спиной к смеху, который навевал другие сны. И, наоборот, опершись локтями на край стойки, другие пили молча, не глядя на галдящих коллег, или бормоча «что за хрень», или вообще ничего не бормоча, просто запечатлевая на сетчатке глаза взяточников и судейских.

Утром того дня, когда рассказывали анекдоты о бабах, когда Гонсалес с напарником, патрульным Хуаном Рубьо, вышли из «У Трехо», Лало Кура их ждал. И когда Гонсалес с напарником хотели избавиться от него, из какого-то угла вышел Эпифанио и сказал им прислушаться к пацану. Хуан Рубьо заметил, что они отработали ночную смену и устали, но Эпифанио — он такой, Эпифанио, ему слова поперек не скажешь. Такого рода случаи радовали полицию Санта-Тереса, прямо как анекдоты про баб. На самом деле, даже больше. Две машины поехали друг за другом в укромное местечко. Медленно-медленно. Действительно, кто же спешит, когда впереди жесткая драка. Первым ехал Гонсалес, за ним, отставая на несколько метров, Эпифанио. За спиной остались асфальтированные улицы и трехэтажные дома. Из окошка машины было видно, как встает солнце. Все надели темные очки. Кто-то уже все передал по радио, и на пустыре собрались где-то десять полицейских машин. Чуваки вылезали и обменивались сигаретами, или смеялись, или пинали камни, лежащие в песке. Те, кто запасся фляжками, попивали из них и беззлобно обменивались впечатлениями о погоде или собственных делах. Через полчаса все машины покинули пустырь, оставив после себя зависшую в воздухе тучу желтой пыли.

Расскажи мне свою родословную, говорили эти козлы. Расскажи мне о своем генеалогическом древе, говорили эти красавцы. Отсосите у себя, сраные говнюки. Лало Кура не бесился, нет. Ебучие сукины дети. Давай, расскажи мне о своем гербе. Он достаточно вел себя как шелковый. Но нет, беситься нельзя. Нужно иметь уважение к форме. Не удирать и не бояться, но не стоять со сложным лицом. Иногда вечерами, когда окрестные дома окутывал сумрак, когда он отрывался от книг по криминологии (и не надо тут хмуриться, дружище), когда голова уже кружилась от этих отпечатков пальцев, пятен крови и спермы, токсикологических анализов, расследований краж и ограблений с незаконным проникновением, отпечатков ног, объяснений, как зарисовывать место преступления и его фотографировать, — сонный, застрявший между сном и бессонницей, он слушал и вспоминал голоса, которые рассказывали о тех людях, что первыми носили его фамилию, о генеалогическом древе, которое восходило к 1865 году, о безымянной сиротке пятнадцати лет, изнасилованной бельгийским солдатом в пригороде Вильвисьоса, в доме из необожженного кирпича с одной-единственной комнатой. На следующий день солдату перерезали горло, а девять месяцев спустя родилась девочка, которую назвали Мария Эспосито. Первая сиротка, говорили голос или голоса, все время разные, умерла в родильной лихорадке, а девочка росла, словно бы закрепленная за домом, где была зачата, а дом перешел в собственность каких-то крестьян, которые в дальнейшем о ней заботились. В 1881 году Марии Эспосито исполнилось пятнадцать лет, и во время праздников святого Димаса какой-то пьяный неместный чувак увез ее на своей лошади, громко распевая: «Сказал Димас Гестасу: что за хуйня творится на местности?» На склоне холма, похожего на динозавра или гигантского орла, он ее несколько раз изнасиловал и испарился. В 1882 году у Марии Эспосито родилась девочка, которую окрестили Марией Эспосито Эспосито, сказал голос, и девочка эта весьма удивила крестьян в Вильявисьоса. Сызмальства девчушка обнаружила большой и резвый ум и, хотя так и не выучилась грамоте, стяжала славу мудрой женщины, что знает свойства трав и медицинских притираний. В 1898 году, после недельного отсутствия, Мария Эспосито появилась одним утром на голой, открытой ветру центральной площади Вильявисьосы, с переломанной рукой и синяками по всему телу. Она не захотела говорить о том, что произошло, а старушки, которые ее лечили, не настаивали на объяснениях. Девять месяцев спустя родилась девочка, названная Мария Эспосито, и ее мать, которая никогда не выходила замуж, не имела больше детей и не жила ни с каким мужчиной, передала ей секреты знахарства. Но молодая Мария Эспосито унаследовала от своей матери хороший характер — это свойство в дальнейшем сохранялось у всех Марий Эспосито из Вильявисьосы, хотя какие-то были молчаливыми, а какие-то говоруньями, так вот, хороший характер и крепость духа, что позволяли выжить в годы беспредела и крайней нищеты, — это было свойственно им всем. Однако детство и отрочество молодой Марии Эспосито были более благоприятными, чем детство и отрочество ее матери и бабушки. В 1914 году в шестнадцать лет она все еще думала и вела себя как девочка, чья единственная работа — сопровождать мать раз в месяц в поисках редких трав и стирать белье на задах дома в старом деревянном корыте, а не в общественных прачечных, до которых ей было слишком далеко идти. В тот год в деревне объявился полковник Сабино Дуке (которого в 1915 году расстреляют за трусость) в поисках храбрых молодых людей (а молодежь Вильявисьосы считалась самой храброй), которые пошли бы в армию бороться за Революцию. Ему удалось завербовать нескольких парней. Один из них — Мария Эспосито видела в нем просто случайного товарища по играм, ее же возраста и, похоже, такого же ребенка, как она сама, — решил признаться ей в любви в ночь перед уходом на войну. Для этой цели он избрал овин, который уже никто не использовал (потому что дела у крестьян Вильявисьосы шли все хуже и хуже); девушка в ответ на его признание просто рассмеялась, и тогда он изнасиловал ее прямо там же, отчаянно и неуклюже. На рассвете перед уходом он пообещал ей вернуться и жениться, но через семь месяцев погиб в стычке с федералами, и его с конем унесли воды реки Сангре-Де-Кристо. Так что он больше никогда не вернулся в Вильявисьоса, равно как и многие другие ребята, что уходили на войну или вступали в банды, и никогда больше о них никто не