В тексте одного из таких открытых писем обращают на себя внимание умышленно оставленные редакторами (или автором) речевые и грамматические ошибки («тоскует сердце по Вас», использование обращения «Вы» с большой буквы во множественном числе и др.), а также уменьшительно-ласкательные формы некоторых слов («сторонушка»), что должно было сделать в глазах деревенских жителей текст письма «своим». Можно предположить, что в основе подобных текстов лежали оригинальные письма простых солдат из крестьян. В некоторых случаях авторы таких текстов переусердствовали с лирической и метафорической составляющей, и тогда становилось неясным, на какую именно аудиторию были рассчитаны подобные письма: сентиментальные и высокопарные слова о любви и ласках мало соответствовали эмоциональному режиму российской деревни, представители же образованных слоев могли сочинить и более оригинальные послания своим близким (ил. 86).

Публичная демонстрация интимных переживаний в открытых письмах не соответствовала эмоциональному режиму деревни, предусматривавшему открытость в проявлениях веселья и злобы, но предписывавшему сдержанность в вопросах лирических. В больших патриархальных семьях даже между супругами внешне устанавливались деловито-сдержанные отношения, сменявшиеся на романтические и душевные лишь во время интимного уединения, как правило по ночам. Показательны в этом плане воспоминания вернувшегося домой из германского плена после четырехлетнего отсутствия крестьянина Юрова. Несмотря на то что он тосковал по своему дому, любил мать и жену, встреча прошла внешне достаточно сухо — с матерью и женой он поздоровался за руку: «И вот я пришел домой… Мать слезла, сторонясь меня, прошла к печке и зажгла лучину. При свете она меня, конечно, сразу узнала, и мы с ней поздоровались за руку: я был противником поцелуев даже в таких случаях, и даже с самыми близкими… Тут пришла и жена… Авдотья моя, как жена Лота, остолбенела у двери… Лишь когда я ей сказал „Ну, что ж ты, иди, поздороваемся“, она пришла в себя и подошла. Поздоровались мы с ней также без поцелуев, а поговорить нам с ней, как хотелось бы, при других было неудобно»[1695]. Соответственно возможное публичное чтение открытых писем с изливанием чувств и интимных переживаний могло в патриархальной деревне стать предметом насмешек.

Несмотря на это, иллюстрированные открытки достаточно активно раскупались. Часто сбор от продажи почтовых карточек шел на военные нужды, благотворительность, поэтому в некоторых случаях современники скупали десятки открыток и рассылали их своим знакомым, вписывая только адрес назначения и имя адресата.

Особенность иллюстрированной почтовой карточки как исторического источника — в своеобразной связи визуального и вербального образов. Первый, безусловно, принадлежал пропаганде, но, приобретая открытку и отправляя ее адресату, человек как бы присваивал себе значение изображения, становился соавтором нового вербально-визуального сообщения. Благодаря этому пропаганда посредством открытых писем распространялась изнутри самого социума, исходила не от официальных властей, а от родных и знакомых адресатов, что усиливало ее воздействие на массовое сознание. Война способствовала использованию открыток как способа официального информирования населения о наиболее важных событиях. На почтовых карточках повторялись темы периодической печати, в частности фотооткрытки изображали оглашение царского манифеста перед собравшейся на Дворцовой площади толпой 20 июля 1914 г., проведение мобилизации в разных городах империи, организацию конской повинности и т. д. Издавались открытки с царским манифестом, распоряжениями военных властей. Особое внимание было уделено символической патриотической пропаганде: выходили карточки с национальными флагами союзных держав, нотами и словами их гимнов.

В августе 1914 г. в России появился «новый национальный флаг», представлявший собой бело-сине-красный триколор, совмещенный с императорским штандартом (черный орел на желтом фоне в прямоугольнике). Эта композиция должна была подчеркивать единение царя и народа, вместе с тем флаг не получил официального статуса государственного символа, циркуляром Министерства внутренних дел его предписывалось использовать на патриотических митингах. 8 сентября 1914 г. Николай II разрешил использовать новый флаг для украшения зданий, ношения в виде нагрудного значка в частном быту и на разрешенных собраниях, однако запретил его использование на официальных мероприятиях, в те праздничные дни, когда полагалось поднимать национальный флаг России — бело-сине-красный, без штандарта. Тем не менее издатели почтовых карточек начали пропагандировать новый флаг в качестве государственного символа России, в частности помещали его вместе с государственными флагами стран-союзниц (ил. 87).

Ил. 87. В единении сила! Пг.: Печатня «Современное искусство», 1914–1917. Иллюстрированная почтовая карточка

Просветительская функция патриотической открытки проявлялась также в информировании ее пользователей о численности армий воюющих держав, запасах зерна, количестве лошадей и пр. По всем этим показателям Россия уверенно опережала Германию и Австро-Венгрию, не считая союзников, при этом, по понятным причинам, о количестве тяжелой артиллерии, пулеметов, аэропланов и другой военной техники и боеприпасов к ней, в производстве чего Россия сильно уступала противнику, не сообщалось. Фотооткрытки изображали военные будни русской армии, солдаты и офицеры представали полными сил, бодрыми духом и готовыми к подвигам. Одна из фотооткрыток называлась «С театра войны. Всегда довольны!» и изображала двух смеющихся рядовых, спрятавшихся в двухместном окопе, укрытом сеном (ил. 88). Подобные изображения должны были выполнять в том числе терапевтическую функцию, убеждая оставшихся в тылу адресатов в том, что их близкие на войне находятся в относительной безопасности и не пали духом.

Так же как в лубке и плакате, образ врага на почтовых карточках представал в двух дискурсах: демоническом и комическом. Формированию первого способствовала пропаганда о немецких зверствах. Открытки воспроизводили многие сюжеты патриотического лубка о расстрелах немцами мирного населения. С целью дегуманизации противника врага представляли как садиста, получающего удовольствие от массовых убийств и насилия. На одной из открыток с рукописным заглавием «Германские зверства. Как они ведут войну», изданной без указания издательства и обычного для почтовых карточек бланка и подписей, в реалистической манере был изображен довольный немецкий солдат на фоне горящего города, стоящий среди мертвых тел и попирающий ногой труп молодой женщины. Подобные изображения должны были вызывать гнев и ненависть к врагу (ил. 89). Сатирический дискурс о немецких зверствах эксплуатировал те же сюжеты, но направлен был на выработку иных эмоций, прежде всего презрения и насмешки. Он принижал морально-волевые и физические качества врага, что должно было убедить реципиента в том, что немца легко победить.