— Ведь вы не боитесь остаться одна среди язычников? — прибавил Мешко.

Дубравка хотя и почувствовала какую-то внутреннюю тревогу, но стыдилась показать это в себе. Ее мужественная душа возмущалась против такого чувства.

— Я ведь с вами остаюсь — бояться мне нечего… Мешко с благодарностью посмотрел на нее.

— Я найду священников и подходящих людей, — сказал он, — назначу время и час, и когда момент наступит, скажу, что надо креститься, и все покрестятся… Тогда все будет подготовлено, и кто вздумает противоречить — тот погибнет. Но пока это наступит, мои придворные и мое войско должны быть на моей стороне для того, чтобы нам и народ не был страшен… В один день вся эта земля изменит свою физиономию… но этот день мне одному известен… Милостивейшая моя, я сам язычник… Обратите меня прежде всего, научите… Я вас часто слушаю в не понимаю. То, что у нас считалось добродетелью, у вас это преступление, то, что нам кажется прекрасным, по-вашему — скверно. Он пожал плечами.

— Мяса есть нельзя… откуда же брать силу? Месть запрещена — кто меня станет бояться?

Дубравка слушала его… и только теперь поняла, что обращение язычников, которое ей казалось таким легким, требовало много времени и терпения…

Она опустила голову и замолчала. Мешко взял ее за руку.

— Пока пойдем веселиться, а вы, моя княгиня, побеседуйте со своими, с которыми вам придется расстаться. Чехов надо отправить домой, чтобы толпа не говорила, что я их вытребовал, для того чтобы обращать народ в новую веру.

Они вышли молча и направились в ту сторону, откуда доносились звуки труб, песни, шум и голоса.

Это чехи играли на рожках и свирелях, а гусляры, стоя у дверей, пели; у накрытых столов сидели старшины и, попивая мед, подтягивали песню и покрикивали так, что слышно было по всему замку.

Все это смолкло, когда вошел князь с женою, но Мешко сделал знак, чтобы не обращали внимания и веселились по-прежнему.

И опять раздался звук свирели, песни…

Вечером Власт попросил князя отпустить его на короткое время в Красногору. Князь разрешил, и отец Матвей, которому свадебный гам был неприятен, немедленно сел на коня и поскакал на свое пепелище…

Уже смеркалось, когда он подъехал к усадьбе, и как в первый раз, когда увидел оставшееся пепелище, так и теперь испугался и встал, как вкопанный.

И то, что он увидел теперь, его поразило так же и показалось ему каким-то чудом! Вместо пепелища стоял новый дом, гораздо больше прежнего, совсем готовый, покрытый, окруженный забором из тына, не забыты были и всевозможные пристройки — гумно, сараи и конюшни…

Не веря сразу своим глазам, Власт подъехал к воротам и уже собирался соскочить с коня, когда подбежал Ярмеж и с ним несколько парубков. Не зная, что сказать от удивления, Власт прямо прошел в дом… Ярмеж последовал за ним. Когда они остались вдвоем, Власт повернулся к сотнику и спросил:

— Каким это чудом так скоро вы построили дом?

— Это князь прислал сюда целую толпу рабочих, — пояснил Ярмеж. — Я с моими людьми только издали смотрел на их работу.

Дом был в таком стиле, как и старый, но гораздо выше прежнего, виднее и больше. На месте, где была комната, в которой умер старый Любонь, стараниями Доброслава была устроена каплица и алтарь со всеми необходимыми принадлежностями для служения.

Здесь прежде всего Власт пал на колени и, обливаясь слезами, долго и горячо молился…

Встал он взволнованный и сосредоточенный, но, посмотрев в сторону двери, увидел женскую фигуру… Сразу он не смог ее узнать, так как она прятала лицо под чепцом, какие носят замужние женщины… Только когда подошел ближе и когда она склонилась к его ногам, увидел сестру Гожу.

— А ты откуда здесь взялась? — спросил он. — Как сюда попала?

Гожа хотела ответить, но начала плакать, как ребенок, спрятав лицо в косынку, и ничего не могла сказать…

— А где же твой муж? — спросил Власт.

После нового взрыва отчаяния и слез брат мог догадаться, что какое-то несчастье приключилось с Войславом; поэтому больше не хотел расспрашивать обезумевшую от горя сестру.

Ярмеж, который стоял сзади, шепотом рассказал Власту, что по приказу Мешка десятники долго выслеживали Войслава, наконец, поймав его в хате в лесу, связали, привели в замок, а там на следующий день Мешко приказал его повесить.

Гожа, оплакивая мужа, обездоленной и вдовой, пешком пришла в родительский дом, где думала найти себе приют…

Власт успокоил ее, сказав, что она может оставаться и жить по-прежнему, как было при отце. Удивлен был, что князь, который его видел ежедневно и с ним разговаривал, ничего не вспомнил ни о постройке дома, ни о том, что так жестоко наказал Войслава.

Князь был молчаливый и замкнутый в себе.

Итак, первую ночь Власт провел в нововыстроенном доме, где сестра по-старому хотела ему услуживать… Но Власт не согласился, приказав ей сесть вместе с ним за стол, за которым и Ярмеж занял место… Радозалось его сердце, что Провидение вернуло ему сестру, которую надеялся обратить в христианство, как и отца. Казалось ему тоже, что и Ярмеж был вполне подготовлен, и его очень легко можно было склонить перейти в христианство.

Но уже в первый вечер, когда с его нетерпеливых уст начали срываться вдохновенные речи о религии, он убедился, какие у этих людей, воспитанных в невежестве, в глуши лесов, пропитанных языческими предрассудками, отсталые обо всем понятия…

Хотя Гожа и охотно его слушала, но ее скорее удивляло то, что он говорил, чем убеждало.

Власт решил медленно, терпеливо и настойчиво воспитывать эти души.

Он мечтал выдать замуж свою сестру за Ярмежа и оставить им наследство отца. Он сам ни в чем не нуждался и только думал сохранить часовню, где могли бы собираться на службу первые христиане.

Близость замка, положение среди леса и уединенное место было очень удобным для тайных собраний… Казалось ему, что те, которые уже раз сожгли дом, не посмеют сделать этого вторично.

Убаюканный самыми розовыми мечтами, после долгой молитвы у домашнего алтаря Власт лег спать, собираясь на следующий день до рассвета вернуться в замок, где надеялся найти уже тишину и спокойствие… Отслужив рано утром при закрытых дверях первую панихиду за отца и помолившись на его могиле, простившись нежно с сестрой и провожаемый Ярмежом, Власт, в душе успокоенный и счастливый, ехал обратно в замок на Цыбине…

Но вместо тишины и спокойствия, о которых мечтал дорогой,