– Да подождите вы! – рявкнула на опера следачка, потом добавила чуть спокойнее: – Отпускайте всех… Да, Колбасову скажите, что планируемое на сегодня откладывается…

Голова недоуменно поморгала глазами и исчезла.

«Колбасов, – ухватился за услышанную фамилию Обнорский. – Оперок Колбасов… Лидочка все-таки прокололась!.. „Планируемое“ – это что, мое опознание? Или у нее что-то другое планировалось?»

Ответов на эти вопросы не было, и Серегин решил еще побалаганить.

– Как это – «отпускайте»? Я хочу, чтобы меня опознали! Официально, при понятых! И еще я хочу очную ставку с бдительной бабулей из дома Лебедевой…

– Больше ничего не хотите? – устало поинтересовалась Поспелова.

– Отчего же, – прищурил глаз Серегин и, мысленно махнув рукой, добавил с грузинским акцентом: – Лидию Алэксандровну хачу, да…

Возникла пауза. Поспелова принялась кусать губы, и весь ее вид свидетельствовал о том, что она готова либо расплакаться, либо рассмеяться. Однако она не стала делать ни того ни другого, лишь вздохнула и тихо сказала:

– Вам, наверное, кажется, что вы ужасно остроумны и оригинальны? А на самом деле вы просто нахал. Я сообщу о вашем поведении в редакцию…

Вот этого Обнорский совсем уж не ожидал, поэтому еле сумел сохранить серьезный вид.

– Тогда у меня есть шанс. Женщины, они, как показывает практика, любят нахалов.

Поспелова ответила холодно:

– Возможно, это относится только к той категории женщин, с которыми вы привыкли общаться, Обнорский…

Лидия Александровна склонилась к протоколу и начала там что-то быстро дописывать. Андрей, поняв, что действительно переборщил, молчал.

Дописав до точки, Поспелова отложила ручку и задумалась. Проводить опознание Обнорского действительно не имело никакого смысла – он ведь и сам не отрицал, что был в доме на Рылеева… Конечно, он явно чего-то недоговаривает, но реальных оснований для его задержания нет… Странная какая-то ситуация сложилась… Володя Колбасов из ОРБ заверял Лидию Александровну, что журналист во время первого же допроса потечет, расскажет много интересного… Контакты у этого наглеца Серегина и вправду странные, ну и что с того-то? Конкретики нет… А откровенничать Обнорский явно не собирается… Интересно, я ему на самом деле понравилась или он просто дурачится?

Смутившись от этого непонятно откуда всплывшего вопроса, Лидия Александровна быстро подвинула к Андрею протокол допроса:

– Распишитесь, пожалуйста… Вас вызовут, когда следствие сочтет это необходимым…

Обнорский расписался и серьезно сказал:

– Буду ждать. Я очень хочу, чтобы следствие поскорее сочло это необходимым.

Поспелова кивнула и вяло махнула рукой:

– Вы свободны, Обнорский.

– Ошибаетесь, Лидия Александровна, – ответил Андрей, вставая со стула и направляясь к двери. – Какой же я свободный, если вы меня к себе приковали? Как мне теперь жить, а?

– Всего доброго, Андрей Викторович. – Поспелова склонилась к бумагам на столе, так что Андрей не мог видеть ее лица.

– Ухожу, ухожу, ухожу. – Обнорский раскланялся и, пятясь задом, покинул кабинет.

В коридоре с его лица резко сползла улыбка, словно маска шутовская свалилась. Серегин снова почувствовал, как колотится сердце, пережитое напряжение было настолько сильным, что его даже подташнивало.

Андрей вытер тыльной стороной ладони испарину со лба и на плохо гнущихся ногах пошел по коридору к выходу. Ему было настолько нехорошо, что он даже забыл про изъятые ключи от машины и дома, про отобранный бумажник, сумку и прочие мелочи…

Впрочем, до конца коридора Обнорский дойти не успел, его перехватил Зосимович, вынырнувший из какого-то кабинета:

– Стоять! Ты куда это?

Малиновый берет вцепился в рукав его куртки, словно боялся, что Серегин попытается бежать. Стряхнуть этот захват ничего не стоило, но у Андрея уже просто не было сил, и он ответил усталым, тусклым голосом:

– Мне сказали, что я свободен…

– Как это свободен? А ну-ка пошли…

Продолжая держать Серегина за рукав, опер подтащил его к кабинету Поспеловой, открыл дверь и просунул туда голову:

– Лидия Александровна, вы что – отпускаете его?

Ответа Обнорский не расслышал, впрочем, в чем он заключался, догадаться было несложно, потому что Зосимович упавшим голосом задал новый вопрос:

– А как же опознание? Мы уже и камеру для него приготовили…

Лидия Александровна снова что-то сказала оперу, и он совсем сник:

– Как же так, ведь была же договоренность… Мы работали…

На этот раз Поспелова ответила резко, так, что ее услышал и Обнорский:

– Повторяю, он свободен! И позови, пожалуйста, Гошу Субботина! Все!

Зосимович закрыл дверь с таким видом, будто на него обрушилась личная драма, неохотно отпустил рукав Серегина и со вздохом пробурчал:

– Ладно… Повезло тебе… Пойдем, барахло свое заберешь и расписку напишешь, что претензий не имеешь…

– А если имею? – вяло откликнулся Обнорский, заходя за опером в чей-то кабинет.

Зосимович вывалил из пакета на стол все изъятые у Серегина мелочи, поднял с пола его сумку.

– Тебе бы сейчас в церковь зайти, свечку поставить, а не права качать… Жур-рналист… Пиши расписку и вали отсюда…

– Ладно, – садясь за стол, усмехнулся Андрей. – Учитывая ваше пролетарское происхождение, напишу… Бумагу давайте…

Через пять минут он вышел на улицу, постоял немного на крыльце, достал пачку «Кэмела» и, отметив, что сигарет явно поубавилось, закурил. Его вездеход был припаркован у самого крыльца, и Андрей подошел к нему и погладил, как, наверное, гладили раньше всадники своих коней. Постучав легонько ногой по покрышкам, он открыл машину, сел за руль и, запустив двигатель, тяжело задумался: «Интересная херня получается… Ирину убили практически сразу после нашего с ней разговора… А меня, стало быть, решили отработать как ее связь… Возникают два вопроса: почему ее грохнули сразу после того, как я ее нашел, и как потом менты на меня вышли? Похоже, „пасли“ меня все время… Та „шестерка“ не случайно тогда ко мне прицепилась… Выходит, я убийц на Лебедеву и вывел?»

Муторно стало Обнорскому. Муторно и плохо, но он сжал зубы и заставил себя думать дальше: «Если Ирину убили те, кому картина нужна была… отдала она им „Эгину“ или нет? Отдала, наверное… Поспелова сказала, что ее убили звери. Стало быть, мучили перед смертью… А Ирина была женщиной нежной и хрупкой…»

Андрей закрыл глаза и еле слышно застонал – его душили ярость и боль от непереносимого чувства вины… Конечно, он совершил ошибку, не надо было так явно интересоваться Лебедевой… Но кто же знал, кто предположить-то мог, что так все обернется…