Сан-Рафаэль. Поезд тормозит, вагоны трясет, колеса гневно протестуют, визжат, как щенки, которых мучают злые дети, наконец поезд останавливается, испустив долгий вздох усталости, сотрясаемый спазмами и урчанием металла. В вагоны отважно врываются новые пассажиры, их встречают недоверчивые взгляды сидящих. В вагон зашла семья под предводительством краснолицей старухи в черной вуали, и поезд тронулся с места, задыхаясь от своей извечной астмы, сотрясаясь в страхе тоннами металла. Вдали мелькнул одинокий отблеск реки, старуха протянула контролеру билеты на всю компанию с довольным смешком, присущим каждому, кто живет по правилам и состоит в какой-нибудь группе. Она сразу же вступила в беседу с кумушкой в альпийском берете, заявив, что не может видеть, как страдают животные, потом с невестой, которую по-прежнему тискал ее дружок, — та облизала верхнюю губу перед тем как ответить важной даме. После чего молодые подкрепились головкой сыра и батоном колбаски, она старательно закрывала рот и аккуратно, с достоинством, извлекала застрявшие между зубов волоконца. Перекусив, она, вскрывая кожуру ногтем большого пальца, очистила апельсин, и передала его своему мужчине, который принялся поедать его, склонившись и отведя в сторону колени, чтобы не испачкаться, потом рыгнул, вытер руки платком, который взял у невесты, потом безуспешно попытался открыть застежку-молнию на своей новой кофте, а тем временем поезд мчался на всех порах, каждую секунду рискуя упасть. Красная и потная от выпитого вина новобрачная сочла остроумным, отчаянно жестикулируя, крикнуть в окошко «прощайте, прощайте, прощайте» проплывающим мимо людям, все вокруг рассмеялись. Довольный успехом своей милой и готовый к любви жених чмокнул ее в ушко, в котором болталась сережка в форме якоря, это вызвало у прелестницы бешеный смех, она вскрикнула «Молчи, ты сводишь меня с ума!» и еще крикнула «Моему больше не наливать, он нагрузился»! Распаленный жених упорствовал в проявлениях страсти, и она игриво шлепнула его по щеке, потом показала ему обложенный язык, а одним глазком, черным, как уголек, наблюдала за реакцией публики. Солаль встал. Хождение в народ завершено. Пора вернуться к богатеям, поскольку три идиотки вышли в Сан-Рафаэле, непрестанно хохоча и болтая.

Голосом девочки-отличницы она сообщила ему, что он ошибся, сказав ей, что из Агая есть поезд на Марсель рано утром. В расписании, которое ей дали посмотреть девушки, первый поезд на Марсель, останавливающийся в Агае, — этот. Хорошо, сказал он, не глядя на нее, и закурил сигарету, чтобы создать между ними видимость барьера. Помолчав, она заметила, что этот поезд — скорый, они будут в Марселе уже в тринадцать тридцать девять. Хорошо, сказал он. Помолчав еще, она посетовала, что они зря садились на поезд в Каннах, раз он останавливается в Сан-Рафаэле. Это все из-за первого шофера такси, который ввел их в заблуждение, может быть нарочно, чтобы побольше наездить. Он не ответил. Он взяла под руку своего гордеца, спросила, хорошо ли ему. Да, сказал он. И мне тоже, сказала она, и поцеловала раненую руку, и положила голову на плечо любимого.

Когда поезд остановился на вокзале в Тулоне, она внезапно пробудилась, прошептала, что выключила счетчик газа. В белой курточке мимо прошел, звоня в колокольчик, официант из вагона-ресторана. Она сказала, что голодна. Он ответил, что тоже хочет есть.

CI

Они только что вернулись в отель, после того как весь день гуляли, держась за руки. Ей все нравилось в Марселе: шумная улица Лонг-де-Капуцин, где горланили торговцы и на лотках были разложены всякие продукты, рыбный рынок, где продавцами были весельчаки с мощными подбородками, улица Рима, улица Сан-Фереоль, узкие опасные улочки, по которым разгуливали вразвалочку мрачные типы с бандитскими, испещренными оспой физиономиями.

Она услышала, что он напевает в ванной, и довольно улыбнулась. Хорошо, что она захватила красивые тапочки и жемчужное ожерелье, которое так подходит к ее халату. С той же улыбкой она оглядела холодный ужин, разложенный на столе, поздравила себя с тем, что заказала все, что он любит. Закуски, нарезанная семга, холодное мясное ассорти, шоколадное мороженое, птифуры, шампанское. Хорошо, что она еще попросила поставить этот подсвечник на пять свечей, ужин при свечах — это как-то более интимно. Все было хорошо. И он был очень мил и ласков с самого момента приезда.

Она как раз собиралась открыть пачку свечей и поставить их в подсвечник, когда он вошел, такой красивый в халате из шелка-сырца. Она поправила прядь на лбу, грациозно-манерным жестом педераста указала на стол.

— Поглядите, какие цвета у этих закусок! Тут шведские и русские. Я выбирала. А вот эти маленькие штучки называются супьон, это каракатицы во фритюре, блюдо провансальской кухни, мне посоветовал их метрдотель, но их нужно макать вот в этот зеленый соус. Постойте, любимый, знаете что? Вы ляжете в постель, и я подам вам ужин. И пока вы будете есть все эти вкусные вещи, я вам почитаю. Хотите так?

— Нет, мы будем ужинать вместе, за столом. Ты почитаешь после ужина, когда я лягу. А пока ты будешь читать, я отведаю птифуры. Но я с тобой поделюсь, если захочешь.

— Да, дорогой, конечно, — сказала она, с выражением материнской заботы на лице. — (Ну как на такого обижаться? — подумала она.) — Теперь я зажгу свечи, вы увидите, будет так уютно. — Она открыла пачку, достала свечку. — Такая толстая, может и не поместиться.

Он вскочил, как потревоженный леопард. Ох, ее рука, такая чистая, сжимающая эту свечу! О, эта жуткая ангельская улыбка!

— Брось эту свечку, прошу тебя, — сказал он, опустив глаза. Никаких свечей, я не хочу свечей, терпеть не могу свечи. Спрячь их, прошу тебя. Спасибо. Послушай, я хочу задать тебе вопрос, всего один, и вовсе не нескромный. Если ты мне ответишь, я обещаю не сердиться. Брала ли ты сумку, по вечерам, когда шла на ночь… — (Он не закончил. Выговорить «к Дицшу» он не мог.) — Брала сумку?

— Да, — сказала она, дрожа, и он мучительно заставил себя посмотреть на нее. Глаза у него были как у больной собаки.

— Сумка была маленькая? — Да.

— Конечно. Маленькая сумка.

Он представил себе ужасающее содержимое сумки. Очень красивая шелковая пижама или прозрачная ночная рубашка, которая вскоре оказывалась снятой. Расческа, зубная щетка, кремы, пудра, зубная паста, весь арсенал для утреннего пробуждения, для счастливого пробуждения. Ох, поцелуи с утра. Предательница. И потом, наверняка какая — нибудь любимая книга, которую она читала ему после их кувырканий. В ее духе было делиться самым сокровенным. И потом, это совместное чтение успокаивало совесть, обеляло всю гнусность ее измены. Называла ли она его Серж? Во всяком случае, говорила дорогой, как ему, любимый, как ему, и те же тайные словечки во мраке ночи. А может, она их от этого типа и узнала. А потом, в сумке наверняка валялись мятные леденцы, чтобы дыхание всегда казалось свежим. Время от времени, между двумя продолжительными поцелуями, она украдкой хватала леденец, быстренько засовывала его за щеку, слева, возле зуба мудрости, чтобы избегнуть возможного соприкосновения с языком дирижера.

— А ты один или несколько клала в рот?

— Чего?