Полусонный генерал Кульнев присоединился к группе в 2 тысячи человек, из которых ружья имело не больше трети. Машинально следуя за этой беспорядочной людской массой, генерал вышел к броду. Но, войдя в неприятельский лагерь, я сразу же приказал занять это важное место 500–600 нашим кавалеристам, в состав которых входила элитная рота, разозленная смертью своего капитана. Все они яростно бросились на русских и убили очень многих из них! Генерал Кульнев, пьяный и раскачивавшийся в седле, был атакован вахмистром Лежандром, вонзившим ему в грудь саблю, затем он сбросил Кульнева с лошади к своим ногам.

В своем рассказе о кампании 1812 года г-н де Сегюр приписывает умирающему генералу Кульневу речь по примеру героев Гомера. Я был в нескольких шагах от унтер-офицера Лежандра, когда он вонзил свою саблю в грудь Кульнева, и могу подтвердить, что русский генерал упал, не произнеся ни единого слова![128] Победа пехотинцев генерала Альбера и 23-го полка была полной. Враг потерял убитыми или ранеными по меньшей мере 2 тысячи человек. Мы захватили свыше 4 тысяч пленных, остальные погибли, свалившись на острые скалы. Нескольким самым ловким русским удалось добраться до Витгенштейна, который, узнав о кровавом поражении своего авангарда, отступил в Себеж.

Осмелевший после потрясающих успехов, маршал Удино решил преследовать русских и приказал, как и накануне, провести свою армию по правому берегу Дриссы. Но чтобы дать пехотным полкам бригады Альбера, а также 23-му конно-егерскому полку время на отдых после боя, маршал оставил их в карауле на поле сражения при Сивошине.

Я воспользовался этим отдыхом для того, чтобы провести церемонию, которой во время войны занимаюсь очень редко. Речь шла о том, чтобы отдать последние почести тем из наших храбрых товарищей, кто был только что убит. Большая братская могила приняла их всех. Мы уложили их в соответствии с чинами и званиями, расположив в середине ряда капитана Курто и его лейтенанта. После этого 14 русских пушек, так храбро захваченных 23-м полком, были размещены перед братской могилой.

Выполнив эту печальную обязанность, я хотел приказать перевязать мою рану, полученную накануне и вызывавшую у меня ужасную боль. Для этого мне пришлось сесть в стороне, под громадной елкой. Я заметил там молодого начальника батальона. Он, опершись спиной на ствол дерева и поддерживаемый двумя гренадерами, с трудом раскрывал небольшой пакет, адрес на котором был запачкан кровью. Это была его кровь! Офицер, принадлежавший к бригаде Альбера, только что, во время атаки на русский лагерь, получил ужасное штыковое ранение в живот, откуда выпадали внутренности! Они тоже были пробиты штыком, и кровь продолжала течь, несмотря на перевязку: рана была смертельной! Несчастный раненый, знавший об этом, захотел, прежде чем умереть, проститься с любимой женщиной, но, написав ей, не знал, кому доверить свою драгоценную ношу, как вдруг случай привел меня к нему. Мы были едва знакомы, зная друг друга лишь в лицо. Однако приближение смерти торопило его. Почти угасшим голосом он просил меня оказать ему две услуги и, отослав от себя гренадеров на несколько шагов, передал мне конверт, произнеся со слезами на глазах: «Там есть портрет!» Он взял с меня обещание передать его тайком в собственные руки возлюбленной, если мне повезет и посчастливится вернуться в Париж. «Впрочем, — добавил он, — это не срочно, ведь лучше пусть это получат спустя долгое время после того, как меня не станет!» Я пообещал выполнить это печальное поручение и сумел осуществить свое обещание лишь через два года, в 1814 году. Вторую просьбу, с которой обратился ко мне молодой батальонный начальник, я выполнил через два часа! Ему было тяжко думать о том, что его тело разорвут волки, столь многочисленные в здешних лесах, и он хотел, чтобы я приказал положить его рядом с капитаном и кавалеристами 23-го полка, похороны которых он видел. Я пообещал ему все это, и, поскольку несчастный офицер умер спустя короткое время после нашего грустного разговора, я выполнил его последнюю волю.

Новое отступление Удино. — Марши в обоих направлениях. — 23-й конно-егерский полк осыпан почестями и наградами. — Отступление под Полоцком. — Генерал Сен-Сир. — Удино после ранения уступает командование Сен-Сиру

Глубоко взволнованный этим мрачным эпизодом, я предавался грустным размышлениям, когда меня оторвал от них отдаленный шум очень оживленной орудийной канонады. Обе армии по-прежнему находились в соприкосновении. Действительно, миновав Клястицы, где я был накануне ранен, маршал Удино вошел в контакт с русским авангардом при входе в болото, выход из которого оказался столь гибельным для нас сутки назад. Удино упорно старался загнать в болото армию противника, но эта армия, не желая проходить через столь опасное место, со всеми своими значительными силами развернулась и перешла в наступление против французских частей, которые, понеся довольно большие потери, отступили, преследуемые русскими. Можно было бы сказать, что Удино и Витгенштейн «играли в салочки»! Когда один из них двигался вперед, другой отступал и в свою очередь начинал преследовать противника, если тот переходил к отступлению. О новом отходе Удино сообщил нам на поле битвы при Сивошине адъютант, доставивший генералу Альберу приказ отвести его бригаду и 23-й полк конных егерей на расстояние 2 лье в направлении Полоцка.